Бисмарк. Русская любовь железного канцлера

Раскурив очередную сигару (во время войны он курил их до пятнадцати штук в день), Бисмарк перечитал свое письмо. Да, он помнит ее слова о том, что она уже другая, что «сумасшедшая Кэтти теперь стала почтенной матерью семейства, спокойна и благоразумна, и думает только о том, чтобы кормить своего малыша и быть хорошей матерью». Он хорошо понял все, что она хотела сказать этими точно выбранными и взвешенными словами. И он не писал ей с тех пор. Но теперь… «было очень радостно вновь увидеть Ваш почерк и отдаться воспоминаниям о прошлом, которые Вы пробудили во мне…». Конечно, она поймет, что он имеет в виду. Ведь она всегда с ним — и во снах, и наяву — именно так, как обещала когда-то в Биаррице. Разве 7 мая 1866 года не ее крыла спасли его от пяти выстрелов в упор? Разве не она вот уже две войны прикрывает его своими крыльями, когда буквально рядом с ним рвутся гранаты и бомбы и тысячи французских безумцев мечтают и планируют растерзать его?

И хотя он уже давно не пишет ей и ровно тысяча километров лежит между ним и ею, но если душа действительно способна передавать ощущения через расстояния, то тогда не может она не чувствовать по ночам его напряженного зова. И теперь, когда она обратилась к нему с просьбой о спасении Bellefontaine, все, что случилось с ними, и все, что с тех пор было заперто в нем, «железном канцлере», — вдруг воспламенилось в его душе пожаром новых надежд и желаний. Господи, неужели Ты подаришь мне еще одно свиданье с ней?

Во всяком случае, он, Бисмарк, не упустит эту новую живую нить, которая вновь протянулась от нее к нему, он подкормит и подпитает ее, он обяжет их обоих ответить ему!

«…По-моему, мы очень далеки от мира. С кем нам его заключать? Мы готовимся к тому, чтобы провести во Франции несколько лет, прежде чем дело дойдет до его подписания, хотя на самом деле это будет означать всего лишь перемирие. Потому что, какими бы ни были условия этого мира, даже если мы многократно вернем им их издержки, они никогда не простят нам, что мы так хорошо защищались против их бессмысленного нападения. Было бы крайне глупо с нашей стороны уйти сейчас, не прихватив с собой ключа или ключей от наших ворот, — я имею в виду Страсбург и Мец. Ведь они снова, в двадцатый раз за два столетия, начнут метать копья, как только соберутся с духом и найдут союзников…»

Теперь Николаю Орлову будет о чем сообщить Горчакову, а Горчакову будет расчет и перспектива понуждать Орловых к переписке с Бисмарком.

«…Простите мне эти политические замечания и мой неразборчивый почерк, но курьер торопит, а мне так сложно закончить мою беседу с Вами. Целую Ваши руки и прошу простить мне нерегулярность моих посланий. Итак, „pardon“, и можете и дальше считать меня самым преданным и послушным из всех дядюшек, которыми Вас когда-либо награждала природа или которых Вы сами себе выбирали.

Ваш, ф. Бисмарк».

17

«В некоторых французских газетах нас поносят невероятной бранью. А про мою частную жизнь рассказывают неслыханные ужасы: я бью жену плетью; любой знатной девушке из Берлина угрожает опасность очутиться в моем гареме; я запятнан разными обманами, спекулировал на бирже государственными тайнами и т. п. „Для этой постыдной спекуляции общественным доверием Бисмарк стакнулся с господином Блейхредером, еврейским банкиром в Берлине. Алчность Бисмарка собрала, таким образом, колоссальную сумму денег… Между прочим, он влюбился в монахиню дивной красоты, велел увезти ее из монастыря и взял к себе в наложницы. В Берлине насчитывают до пятидесяти незаконных его детей…“.

Можно ли лгать так бесстыдно и вместе с тем так грубо? Какова должна быть публика, у которой можно рассчитывать на доверие к такой лжи?..