Бисмарк. «Железный канцлер»

Это было для него тем более важно, что выборы не принесли силам, готовым более или менее безоговорочно поддержать «железного канцлера», желаемого большинства. Ему приходилось осуществлять сложное балансирование между различными партиями и группами интересов, опираясь на ситуативные, тактические коалиции. Насколько важным для Бисмарка было в данном вопросе добиться победы, показывают его многочисленные заявления о том, что он уйдет в отставку, если налоговая реформа и закон против социал-демократов не будут проведены в жизнь. Единственной альтернативой ему виделся государственный переворот. Согласно воспоминаниям Фалька, канцлер высказывался следующим образом: если император не даст ему отставку, «то останется лишь снова распустить этот рейхстаг и издать прокламацию, в которой будет сказано, что это произошло, поскольку рейхстаг отказывается принять законы, которые защитили бы его жизнь (…) Если роспуск не принесет успеха, необходим юридический государственный переворот. Германия не сможет скакать. Союзный договор должен быть расторгнут, конституция тем самым ликвидируется. (…) Правительства смогут как-нибудь держаться вместе»[549]. Готовность Бисмарка пойти на крайние меры свидетельствуют о глубине того кризиса, в котором находилась его политика.

Однако до переворота дело не дошло. В текущей ситуации все обстояло следующим образом: если в вопросе законодательства против социалистов Бисмарк мог с определенной натяжкой рассчитывать на голоса правых либералов, то готовых поддержать его таможенную политику в этой среде было откровенно немного. С другой стороны, партия Центра ничего не имела против покровительственных пошлин, однако репрессивное законодательство против одной из политических сил католикам, только что страдавшим от похожих гонений, было явно не по нраву. От Бисмарка требовалось значительное искусство для того, чтобы добиться своего и в первом, и во втором вопросе.

9 сентября 1878 года «Закон против общественно опасных устремлений социал-демократии» был внесен на рассмотрение рейхстага. Он запрещал объединения, собрания и печатные органы социалистической направленности. Социал-демократических функционеров разрешалось высылать за пределы региона, где они находились, кроме того, местные власти должны были получить право вводить так называемое «малое осадное положение», предусматривавшее существенное ограничение прав и свобод граждан. Лидер национал-либералов Беннигсен в своей речи заявил, что «требования порядка должны получить приоритет перед требованиями свободы» и призвал к продолжению сотрудничества с правительством на умеренно-консервативной основе[550].

17 сентября с обоснованием законопроекта выступил сам канцлер. Его речь была выдержана в патетических тонах. «Господа, если мы будем вынуждены жить в условиях тирании сообщества бандитов, то такая жизнь теряет свою ценность, и я надеюсь, что рейхстаг встанет на сторону правительств и императора! Возможно, некоторые из нас еще станут жертвами убийц из-за угла, но каждый, с кем такое может случиться, должен думать о том, что он останется лежать на поле сражения, с честью погибнув во имя пользы Отечества!»[551] 19 октября законопроект был принят 221 голосом против 149. Помимо консерваторов, за принятие «исключительного закона» проголосовали все национал-либералы и даже часть прогрессистов. Партия Центра, как и ожидалось, не поддержала правительственное предложение.

Несмотря на то, что по предложению либералов срок действия закона был ограничен двумя с половиной годами, он исправно продлевался до самой отставки Бисмарка в 1890 году. Он фактически вытеснял социал-демократов в подполье, оставляя им единственный полностью легальный вид деятельности — выдвижение кандидатов на выборах в парламент и участие в предвыборной кампании. «Исключительный закон» не только не сломил, но даже укрепил волю германских левых к борьбе с ненавистным им государством. Это, впрочем, было скорее на руку «железному канцлеру» — враг, который оказывал сопротивление, позволял создать в массовом сознании куда более угрожающий образ, чем враг сломленный и капитулировавший.

Здесь мы, однако, подходим к еще одному весьма актуальному вопросу. В какой степени борьба против социал-демократов была искренним отражением взглядов Бисмарка на проблему, а в какой являлась лишь политическим маневром, предназначенным для достижения совершенно других целей? Можно ли проводить аналогию между этой борьбой и Культуркампфом семидесятых, диктовавшимся в первую очередь трезвым расчетом и завершенным, как только в нем отпала необходимость?