Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

А после обеда! Тихий робберок-другой. Радио. Журчание приятной беседы. Порой даже немного музыки.

Я сказал, что это была идиллия? Так это она и была.

(Тут Укридж налил себе еще виски с содовой и некоторое время предавался мрачным размышлениям.)

Моя тетя Джулия (начал он затем) во время своих отлучек от домашнего очага никогда оживленной переписки не ведет. Во всяком случае, мне она пишет очень редко. И тот факт, что я не получал от нее никаких известий, у меня по указанной причине тревог не вызывал. Я полагал, что она делает свое дело в Голливуде, нежится в ласковых солнечных лучах и служит проклятием всех приемов, вечеров и прочего, на какие ее приглашают. И если не считать – о чем я от души жалел, – что у нее недостало прозорливости и предприимчивости подписать контракт на три года вместо одного, то я почти про нее не вспоминал.

А затем в один прекрасный день, когда я сделал вылазку в Лондон пополнить запас сигар, мне на Бонд-стрит повстречалась ее подруга Анжелика Вайнинг, поэтесса. Может быть, ты помнишь эту чуму, Корки? Ну, та, которая в одной достопамятной ситуации хотела позаимствовать брошку моей тетки, но я был тверд и не допустил ее к брошке – отчасти из принципа, а отчасти потому, что накануне брошку заложил.

С тех пор между нами возникла некоторая холодность, но, видимо, она успела забыть прошлое, потому что просияла на меня. Со всей зубастой благосклонностью.

– Полагаю, вы были в восторге от этой новости? – сказала она, когда мы обменялись положенными приветствиями.

– Новости? – сказал я, потому что понятия не имел, о чем она говорит.

– Что ваша тетушка возвращается домой, – говорит Вайнинг.

Корки, когда-нибудь во время дружеской политической дискуссии за кружкой пива ты получал кулаком в нос? Вот что я ощутил, услышав эти слова, столь небрежно оброненные посреди Бонд-стрит. Мы стояли у собачьего магазина, и даю тебе слово, два скотчтерьерчика и бульдожка в витрине вдруг умножились в четырех скотчтерьерчиков и двух бульдожек и все замерцали. Земля содрогнулась у меня под ногами.

– Возвращается? – пробулькал я.

– Разве она вам об этом не написала? Да, она отплывает в самое ближайшее время.

И, словно в трансе, Корки, я слушал, как эта баба излагает события, приведшие к трагедии. И чем дольше я слушал, тем больше крепло во мне убеждение, что мою тетю Джулию следовало захлороформировать еще при рождении.

В той кинокомпании, которая заручилась ее услугами, именитым авторам на жалованье, видимо, предоставляется немалая свобода рук. Участливые власти предержащие признают существование артистического темперамента и делают на него скидки. А потому, если бы моя тетка ограничивалась тем, что поплевывала бы на указания, терзала бедняг с камерами и загоняла бы режиссеров на деревья, никто бы и слова не сказал. Но в студии «Суперколосса» артистическим душам возбраняется одно: а именно унизанной кольцами рукой залеплять оплеуху Главному Боссу по ушной раковине.

А вот это-то в момент взрыва чувств, вызванного тем, что он назвал представленный ею диалог собачьей чушью, в которой ничего понять нельзя, и совершила моя тетя Джулия.

Как следствие, она теперь направлялась на восток и, согласно Вайнинг, могла прибыть в любую минуту.

Ну, Корки, тебе доводилось видеть меня в разных переплетах. Ты наблюдал своего друга – и не единожды, а много раз – загнанным в угол и с угрюмой улыбкой, застывшей на губах. И без сомнения, ты пришел к выводу, что он не из тех, кто легко сдается. И я действительно таков. Но в данном случае, вынужден признаться, я не видел возможности счастливого конца.

Передо мною стояла очевидная задача. Какой бы жуткой ни была мысль о том, чтобы закрыть поистине золотое дно, выбирать не приходилось: я должен был незамедлительно вышвырнуть из «Кедров» моих гостей, чтобы моя тетка, возвратившись к родным пенатам, нашла дом выметенным, убранным и без единого указания на чье-то постороннее присутствие.

Разумеется, я это постиг. Постиг во мгновение ока. Но трудность заключалась в вопросе, как, черт дери, осуществить подобное? Видишь ли, моя маленькая компания самовольных поселенцев заручилась нерушимыми соглашениями, и они имели законное право проживать тут шесть месяцев, из которых истекли только три. Так что невозможно было просто войти и сказать: «А ну пошли вы все вон!»

Щекотливейшая проблема. В этот раз за обеденным столом я не блистал. И моя рассеянность вызвала немало игривых замечаний. Впервые радушный хозяин «Кедров», как заметили все, сидел за столом в угнетенном безмолвии и не вносил свою лепту в шутки и острые замечания, которые озаряли стол, будто вспышки молний.