Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963

Билл думал, что это новое поколение американцев будет толковым и что они постепенно смогут изменить законы и отношения дома. Он сказал Аллену, что ему кажется, для Америки должно быть какое-то искупление и что страна должна наконец найти свою душу.

В феврале приятель Шела, молодой энергичный ньюйоркец по имени Би Джей Кэрролл, которого чаще звали просто Би Джей, въехал в соседнюю с Алленом комнату вместе со своей говорящей на нескольких языках подружкой-француженкой, которая всех звала «человек». Би Джей был очень высоким мужчиной, в своем кожаном жилете, с распущенными темными волосами и густой черной бородой он выглядел грубоватым. Он курил много травы и быстро свел знакомство с Биллом и Алленом. Несколькими годами раньше у него был книжный магазинчик в Сан-Франциско, и он говорил, что его потрясали отсутствие человечности и любители жить за чужой счет и что с тех пор, как все это бросил, он совершенно замечательно себя чувствует. В первый раз битники узнали о нем из статьи Джона Клеллона Холмса в журнале Esquire, он сказал Аллену: «Вы, ребята, просто опустили страну! Мы — молодые, собираемся свалить отсюда, мы донесем ваш свет и поднимем ее! Мы сделаем это!» Аллену он казался похожим на Питера. Аллен сводил его в Лувр, в котором тот побывал в первый раз, они провели вместе много времени. Аллен писал Питеру: «Вот уже четвертую ночь мы проводим классно: мы не спим, гуляем или пишем, обкуренные или трезвые, о восходе солнца над Сеной вместе с Би Джеем, бывшим блестящим ангелом Голливуда и большим любителем поговорить, который пришел в себя два месяца назад в больнице с гнойниками на заднице и огромной надеждой на то, что небеса помогут ему превратиться из Дикой в Дичайшую Особь; сейчас он шастал по Парижу, подражая Биллу и приставая к немцам на улицах, чтобы поговорить о молоденьких молчаливых немецких кошечках. А еще в прошлом месяце он начал писать стихи и вытаскивал меня посреди ночи, и мы всю ночь курили и болтали в Холлз и смотрели, как над Нотр-Дамом восходит солнце». Следствием всех этих пирушек стало то, что Аллен стал жить по ночам и не вставал раньше четырех часов дня. Билл вспоминал Би Джея: «Он стал актером, он всегда хотел стать актером. Я часто виделся с ним в Париже, но потом он уехал в Америку, и больше мы никогда не виделись».

Еще один новым приятелем стал датчанин по имени Ли, когда он был пьян, то всегда был угрюм. Вскоре после их знакомства он так сильно напился, что упал и сломал руку. Его судили за убийство при участии в Движении сопротивления в Дании во время войны, а позднее он воевал в армии США в Индокитае. Он сказал, что отправился служить только потому, что в сражении люди любят друг друга и говорят друг другу правду, он был уверен, что настоящая дружба возможна только там. Он рассказал им о письме, которое получил от старого армейского приятеля, и к нему были приложены 50 000 франков и записка с просьбой пропить эти деньги за него, потому что он собирается покончить жизнь самоубийством. Вскоре после этого мама приятеля прислала ему телеграмму, в которой рассказала, что тот покончил-таки с собой. Иногда Ли водил Аллена в свой любимый китайский ресторанчик, они вместе ходили по барам. Ли часто напивался в «Бонапарте», начинал проклинать жизнь и пытался завязывать драки, этого Аллен не любил.

Аллен очень скучал по Питеру и как-то сказал ему, что в его голове по-прежнему звучат слова из тридцатого сонета Шекспира: «Но прошлое я нахожу в тебе/И все готов простить своей судьбе».[44] В это самое время он написал поэму «Европа, Европа»: «Я сижу в своей комнате/И думаю о будущем/Солнечные лучи льются на Париж/Я один, здесь нет никого/Кого можно было бы любить безоглядно/Чьи губы нежнее, чем у ангела/Человек — сумасшедший, любовь сумасшедшего/Несовершенна, я /Никак не могу выплакаться до конца/В сердце моем всего будет тяжесть/До самой смерти…»