Битая карта

Интуиция не обманула Александра Ивановича. Довольно отчетливо представлял он и все дальнейшее поведение этого кровавого палача. От самоуверенности и нахального запирательства не останется, конечно, и следа. Начнет помаленьку раскалываться, старательно преуменьшая свою вину, валить будет на других, еще не пойманных. Непременно скажет, что его принудили вступить в савинковскую организацию, что выбора не было, а в душе, дескать, он всегда за рабоче-крестьянскую власть, только не представилось случая доказать это на деле. Все они одинаковы, когда их прижмут неопровержимыми уликами. Униженно скулят, подпускают слезу, даже услуги свои не стесняются предложить.

Действительность намного превзошла ожидания Александра Ивановича.

Допрос начался ровно в девять часов утра. Спустя пятнадцать минут Афоня уже ползал перед Александром Ивановичем на карачках, умоляя пощадить его, потому что ему очень не хочется умирать.

— Встаньте! Да встаньте же, черт вас побери! — прикрикнул Александр Иванович, но поднять Афоню было нелегко. Вбежавшие в комнату конвоиры сгребли его в охапку, поставили на ноги, а он снова и снова валился на колени, истерично рыдал, вскрикивал и стонал, размазывая по лицу сопли и слезы.

Так у них получилось, а ведь ничто, казалось бы, не предвещало столь быстрого крушения. Все было спокойно и вроде бы безопасно.

Афоня впервые выспался в своей одиночке, трезво обдумал ситуацию, приготовился к упорному и длительному сопротивлению. Еще с вечера, отвернувшись к зарешеченному окошку камеры, он незаметно обследовал свой каблук с капсулой. Повреждений никаких не обнаружил, винты были накрепко ввинчены в гнезда. Опасность, следовательно, пронеслась мимо, и ему оставалось лишь придерживаться прежней своей версии. Пусть предостерегают сколько влезет, теперь ему не страшно. Влепят в конце концов высылку в трудовой лагерь, а насчет будущего загадывать преждевременно. Обстановка сама покажет, что делать, вдруг удастся и сбежать…

— Ну-с, Геннадий Изотович, что скажете новенького? — добродушно спросил следователь, начиная новый допрос. — Надумали говорить правду или намерены запираться?

— Думай не думай, сто рублей не деньги! — ответил он несколько более развязным тоном, чем собирался. — Кому хочется клепать на самого себя? Дурных, гражданин следователь, нема…

По лицу следователя пробежала тень. Ему бы задуматься, болвану несчастному, сообразить кое-что, а он тупо наблюдал, как перебирает следователь бумажки на столе, упорно не поднимая на него глаз.

— Повторяю свой вопрос, Урядов. Значит, принадлежность к контрреволюционной организации Савинкова вы отрицаете?

— Никогда ни в каких политических организациях не состоял. И вообще, я бы хотел заявить…

— Подождите, обойдемся пока без заявлений. Стало быть, не получали вы никаких заданий и от господина Шевченко, начальника контрразведки этой организации?

— Нет, не получал.

— Ну, а полковника Павловского, Сергея Эдуардовича, приходилось вам знавать?

— Не-е-т, не знаю, — ответил Афоня чуть дрогнувшим голосом. — Впервые слышу… Клянусь, впервые слышу…

Следователь промолчал, не обратив внимания на эту маленькую заминку, и Афоня успел немного опомниться от острого приступа страха. Правда, длилось это недолго.

— Вы были предупреждены, Урядов, причем неоднократно! — Следователь впервые глянул ему в глаза, а затем протянул через стол какие-то бумаги. — Нате, читайте!

Афоня недоверчиво протянул руку, взял бумаги, начал читать. Боже, что же это такое! Названия деревень, хуторов, ограбленных кооперативов, точные даты, имена растерзанных. И всюду его фамилия — вешал Урядов, расстрелял Урядов, живых бросал в костер — Урядов. Фиолетовые строчки прыгали у него перед глазами, пальцы тряслись, и ничего с этим нельзя было поделать.

— Читайте! — строго повторил следователь, и тут Афоня понял, что все кончено. Смутные его предчувствия полностью подтверждались. Они знали. Они с первого дня знали всю его подноготную. И спасения теперь нет, такого они не прощают…

— Это не я! Это ошибка! — крикнул он дрожащим голосом. Нижняя губа у него отвисла, зубы выстукивали сумасшедшую дробь, но он не мог себя контролировать и даже не мог подумать об этом. — Меня расстреляют? Меня должны расстрелять, да?

— Нет, вас представят к награде! — рассердился следователь.

И тут Афоня совсем обезумел. Боже милостивый, боженька всемогущий и милосердный, его здесь погубят! Он обречен, он прочел свою судьбу в гневных глазах этого чекиста, и ничто не в состоянии предотвратить его конец… Но он не хочет умирать! Это ведь невозможно, чтобы его расстреляли, этого не должно быть!

— Я не хочу! Пожалейте меня, я не виноват! — кричал Афоня, ползая на коленях и все пытаясь поцеловать руку следователя. — Я не хочу-у! Я не хочу-у-у-у!

Вряд ли был резон продолжать допрос. Афоню с трудом увели в комендантскую, чтобы отпоить валерьянкой, а Александр Иванович, воспользовавшись неожиданной паузой, направился к Мессингу.