Битая ставка

Как-то утром, перетирая в ладонях пшеничные колосья и жуя твердые, как камень, зерна, один из обитателей шалаша, обращаясь к другому, по всей видимости, старшему, спросил:

— А что, Сидорчук, ведь зима на носу... Может, уходить уже надо?

— Гм, уходить,— отозвался Сидорчук.— Я думал об этом. Надо. Попытаемся туда махнуть,— он мотнул головой куда-то в сторону.

— За кордон, что ли? А что, это дело. Нам теперь один черт, лишь бы поесть да выжить, пока что-нибудь переменится.

— А ты как, станичник, что думаешь делать? — спросил Сидорчук.— С нами или к Советской власти при-качнешься, будешь покаяния у нее просить?

Гавриил покачал головой:

— Нечего мне у нее делать, покаяния просить не собираюсь. Так что, если не прогоните, с вами останусь, а там видно будет. С властью этой у меня особые счеты.

— Что ж, станичники, будем пробиваться на запад. Надо идти ближе к Польше или Румынии. Там тоже такие, как мы, скрываются, да и граница близко, авось что и получится. А то упадет снег, и пропадем мы тут в горах с голоду или выловят нас, как куропаток.

Желтов сказал:

— Бывал я в гражданскую где-то недалеко от Румынии. Помню Тирасполь — город там есть. А граница по Днестру-реке идет, установилась там после замирения...

Этот разговор состоялся осенью 1930 года, а весной 1931-го перед закатом солнца на заставе Тираспольского пограничного отряда начальник заставы Гречкин объявил тревогу. На нравом фланге, у берега, конный наряд пограничников в составе двух сабель столкнулся с группой неизвестных, двигавшихся на подводе к границе. Завязалась перестрелка. Уйти за Днестр удалось только одному Желтову...

Через некоторое время он оказался в одной из специальных школ, где прошел тот же курс наук, что и Игнат Мещеряков. Его и еще двух «специалистов» после напутствий резидента СИС в Румынии, белоэмигранта Ростовского, нелегально перебросили в СССР. Им поручалось пробраться на Волховстрой, выбрать наиболее важный объект по своему усмотрению и взорвать его. Кроме ты о, при удобном случае подсыпать желтый порошок в котел в общественных или рабочих столовых. Действовать, не ожидая особых на то понуканий. Прощаясь с ними, Ростовский вместе с напутствием предупредил: «Смотрите, не вздумайте продаться. У нас руки длинные...»

Зря потратили усилия в шпионской школе. Ни от одного из троих не получили отдачи. При переходе границы на участке Славутского пограничного отряда, у села Дедова Гора, нарушители были настигнуты пограничниками. Двоих догнали красноармейские пули, а везучий Гавриил и тут сумел унести ноги.

Только на Волховстрой он не пошел. «Взрывных припасов у меня нет, остались при убитых»,— оправдывал себя в душе Гавриил. Выбравшись из пограничной полосы, он переоделся и пошел в глубь страны. Извлек из потайного кармана документы на имя Камышанова Павла Николаевича и с ними странствовал, пока не нашел своих, сына и сноху.

Там он и остался, не желая делать то, чему его учили. И не потому, что смирился с властью. Нет. Боялся за свою шкуру, понял, что не так просто напакостить большевикам.

Зайдя в дом сына, «странник» вновь стал самим собою — Желтовым Гавриилом Ионовичем, а «Камышанова» спрятал в потайное место. Авось пригодится...

* * *

Прошли годы. Акулина и Евстафий в тридцать девятом году закончили медицинское училище и стали врачевать тут же, на фабрике. Люди говорят, с холодным сердцем были эти врачеватели. Работали в медпункте — вроде лямку тянули. Без любви к делу и к людям.

Софья в 1937-м поступила учиться ка преподавателя немецкого языка. Была она замкнута всегда, немногословная ,неприветливая. Любое слово людского участия воспринимала с подозрением: чего, дескать, суются в ее жизнь?

А жизнь у Софьи была вроде чемодана контрабандиста — с двойным дном. Как и у сестры Акулины. Акулине Игнатьевне и Евстафию Гаврииловичу дали новую просторную квартиру в отдельном доме. Евстафий под предлогом ремонта ее в чулане вместе с отцом переложили стенку. Сделали отдельную комнатку без окон. В ней уместились кровать, небольшой столик. Провели туда электричество. Там и обитал отец. Отказался от людского общества, от самого солнца отказался, выходил из своей норы только ночью. Худой был, бледный и злой. Зато всегда спокоен: здесь его ни «длинные руки» господина Ростовского не достанут, ни глаз чекиста не увидит.

В тридцать девятом неожиданно пришла весточка от Анфисы. Немало удивился Гавриил. Семьи высланных-то, оказывается, вполне по-человечески живут. Жена его писала сыну и невестке (знала бы, что и муж прочтет!) о своем житье-бытье. Находятся они в Дивенском районе на Ставрополыцине, все живы, здоровы. Варюха уже замуж вышла, живет там вместе с мужем в соседней хате, а Степан стал трактористом, тоже обзавелся семьей. Все живут хорошо, безбедно, всего в достатке, даже лучше, чем до того, как раскулачили их. Работают в колхозе. Уже свыклись с тамошними краями. Только плохо — тяжело ей одной. Только и радостей, что внуков нянчит да хранит надежду увидеться. Встречался ей хороший человек, замуж звал, но не пошла она, все надеется, авось объявится Гавриил Ионович.