Битва

В расстегнутой куртке, со штанинами, завернутыми до середины заляпанных грязью сапог, Винсент Паради ничем не напоминал вольтижера, ни, тем более, разведчика. Скорее, он был похож на штатского, которого по ошибке одели в военную форму. Ординарцу полковника Лежона пришлось как следует потрясти его, чтобы разбудить. Зевая и потягиваясь, Винсент стоял перед вздувшимся Дунаем, мчавшим вдаль свои бурные, желтые от песка воды. Такой он еще никогда не видел эту обычно спокойную, величавую реку. Солнце начинало пригревать. Паради надел кивер и застегнул под подбородком ремешок из золоченой кожи. Ну, кто придумал такие высокие головные уборы? Находясь под защитой штабного офицера, он считал себя в безопасности и с удовольствием наблюдал за суетливой возней на другом берегу Дуная, возле домов и ферм Эберсдорфа. Внимание Винсента привлекла музыка. Впереди колонн, вступивших на большой мост, шли кларнетисты императорской Гвардии и исполняли марш, написанный специально для них мэтром Керубини[65]. Следом за ними шагали знаменосцы с трехцветными флагами, увенчанными орлами с распростертыми крыльями, и гренадеры в безупречных мундирах. В армии их не любили. Они обладали всеми мыслимыми привилегиями и никогда не упускали возможности выставить их напоказ. Спесь и наглость так и перли из них, еще бы сам император пестовал их. Гвардия появлялась на поле боя только в конце сражения, чтобы пройтись торжественным маршем среди трупов людей и лошадей; они ели из личных котелков, ездили в основном на повозках, выстланных соломой, или в фиакрах, чтобы, не дай бог, не замарать или измять щегольскую форму. В Шенбрунне, где квартировали гвардейцы, интендантство выделяло им целые бочки сладкого вина. Под гамашами из белой парусины они, как и сам император, носили казимировые панталоны. Дорсенн[66], их командир — жгучий брюнет с завитыми волосами и надменным лицом салонного завсегдатая — был воплощением самой элегантности и требовал того же от своих подчиненных. Чистоту ружей и штыков он проверял, проводя по ним пальцем руки, затянутой в белоснежную перчатку.

Гренадеры Гвардии шли тремя рядами, и бесконечно длинный шаткий мост с дощатым настилом на разнокалиберных лодках раскачивался под их чеканным шагом и напором воды. По мере приближения к берегу, гренадеры сбрасывали треуголки, которые тут же уносило бурным течением, и доставали из ранцев тех, кто шел впереди, свои знаменитые медвежьи шапки в чехлах.

— Потрясающее зрелище! — произнес ординарец Лежона, стоявший позади Паради.

— Да, господин лейтенант.

— Прямо душа поет!

— Да, господин лейтенант, — повторил вольтижер Паради, не желая противоречить своим благодетелям, избавившим его от передовой, но напускной фарс Гвардии откровенно раздражал его.

К простым пехотинцам относились без всякого почтения, а ведь именно они ползали по уши в грязи, согнувшись под тяжестью оружия, спали на голой земле под проливным дождем и грызлись друг с другом за теплое место поближе к бивачному костру.

Пришел Лежон. Заложив руки за спину, с мрачным видом, не обещавшим ничего хорошего, он стал прохаживаться по поляне, потом по-дружески положил руку на плечо Паради и отвел его в сторону, почти к самому берегу. Внезапно, чертыхнувшись, Лежон резво отскочил назад: он едва не наступил на змею, скользившую между травяными кочками.

— Не бойтесь, господин полковник, — улыбнулся Паради. — Это уж, он питается только лягушками да тритонами.

— Ты много знаешь.

— Вы тоже, господин полковник, только наши знания разные.

— Ты очень помог мне.

— Я говорю лишь то, что знаю, вот и все.

— Послушай...

— У вас тоскливый вид.

— Мне, действительно, тошно.

— Да говорите же, я все понял, давайте!

— Что ты понял?

— Что я вам больше не нужен.

— Да нет же...

— Тогда что?

— Император считает, что австрийцы пойдут в атаку. Теперь от тебя будет больше пользы в полку.

— Именно это я и понял, господин полковник.

— К сожалению, не я принимаю решения.

— Знаю. Никто их не принимает.

— Иди, собирай вещи...

Вольтижер вернулся в офицерский лагерь, надел снаряжение, проверил оружие, заряды в лядунке и, не оборачиваясь, пошел к малому мосту, соединявшему остров с левым берегом Дуная. Лежону хотелось крикнуть, что он тут ни при чем, но это было бы не совсем верно, поэтому он промолчал с горьким чувством того, что предал этого славного парня. Хотя здесь, как и в рощах вокруг Асперна, где расположились батальоны дивизии Молитора, они все одинаково рисковали своей головой.

— Ага! Зашевелились! Наконец-то! Пора приниматься за дело!

Обеспокоенный и в то же время удовлетворенный, снедаемый возбуждением в предчувствии кровопролития, Бертье передал свою подзорную трубу Лежону. Он хотел убедиться, что зрение его не подвело. Они находились на самом верху эсслингской колокольни, откуда открывался прекрасный вид на окрестные поля. Теперь Лежон видел собственными глазами: австрийские войска, выстроенные широкой дугой, пришли в движение.

— Немедленно поставьте в известность его величество!