Битва

— Что вы предлагаете? — сердито спросил император.

— Вот эта большая сосна...

— Уж не принимаете ли вы меня за шимпанзе из шенбруннского зоопарка?

— На ней можно закрепить веревочную лестницу, и сверху от вашего взгляда ничего не скроется.

— Тогда presto! За дело!

У самого основания сосны мигом образовался импровизированный лагерь. Император, надувшись, уселся в походное кресло и, казалось, не замечал ловких молодых солдат, взбиравшихся на сосну, чтобы закрепить наверху веревочную лестницу. Он едва слышал гул канонады, а запах гари, витавший над равниной, здесь вовсе не чувствовался. С безучастным видом Бонапарт разглядывал носки собственных сапог и думал: «Они все меня ненавидят! Бертье, Ланн, Массена и все, все остальные! Они ненавидят меня! Я не имею права на ошибку. Я не имею права на проигрыш. Стоит мне проиграть, как эти канальи тут же предадут меня. Они способны даже убить меня! Они обязаны мне своим богатством, а сами точат на меня зубы. Прикидываются преданными до гроба, но за все требуют золото, титулы, замки, женщин! Они меня ненавидят, и я никого не люблю. Даже братьев. Хотя, нет. Наверное, все же Жозефа, потому что он старший. И Дюрока тоже. Почему? Потому что он никогда не плачет, потому что строгий. Где он? Почему его здесь нет? А вдруг он тоже меня ненавидит? А я? Может, я сам себя ненавижу? Нет. Просто у меня нет иного выбора. Я чувствую, что некая сила толкает меня вперед, и ничто не может противостоять ей. Я должен идти дальше вопреки всем и в том числе самому себе».

Император сунул в ноздрю понюшку табаку и чихнул на подошедшего с докладом Лежона.

— Сир, лестница закреплена. В подзорную трубу вы сможете видеть все поле боя.

Наполеон с сомнением посмотрел на сосну и свисающую с нее веревочную лестницу. Как взобраться наверх, когда из-за болей в спине он даже в седле держится с трудом? Он вздохнул:

— Полезайте, Лежон, и сообщайте мне все до мельчайших подробностей.

Нижние, самые толстые ветви сосны остались под ногами полковника, когда император добавил:

— И помните: главное — не отдельные люди, а крупные массы войск, как на ваших чертовых картинах!

Добравшись до верхушки, Лежон закрутил веревку вокруг руки, поставил ногу на основание сука потолще и раздвинул колена подзорной трубы. Объектив описал широкий полукруг: по всей равнине перемещались огромные людские массы. Бертье научил Лежона распознавать полки эрцгерцога по их знаменам, и теперь он мог сказать, как называется тот или иной полк, кто им командует и сколько в нем штыков. Благодаря зрительной трубе императора он различал даже желтые вымпелы улан, черные бархатные ленты вокруг касок драгун... На правом фланге человеческого столпотворения полковник заметил пехотинцев Гогенцоллерна и кавалеристов Бельгарда[70], концентрировавшихся на подступах к Эсслингу, но не предпринимавших пока попыток войти в деревню. Слева по-прежнему горел Асперн, войска барона Гиллера продолжали настойчиво штурмовать деревню. В центре, чуть в стороне от еще не вытоптанных полей, реял зеленый с серебряным шитьем штандарт маршала Бессьера. Неподвижно застыли егеря Ласалля и семнадцать эскадронов кирасир д’Эспаня, готовых в любую секунду вихрем сорваться с места и вступить в бой. Напротив них в дыму виднелись линии плевавшихся огнем пушек, но батальонов и кавалерии стало меньше: австрийские войска теперь двигались к обеим деревням, где эрцгерцог планировал нанести основной удар. Центр оголялся все больше и больше. Лежон стал спускаться, чтобы доложить об этом императору. Он спрыгнул на землю почти одновременно с появлением двух всадников: один прибыл из Эсслинга, другой из Асперна.

На лице первого — это был Перигор — сияла широкая улыбка. Второй — Сент-Круа — наоборот, выглядел потрепанным и встревоженным. Его волосы порыжели от огня, на мундире чернели подпалины от искр и падавших головешек. Быстрый взгляд император скользнул по обоим.

— Начнем с хороших новостей. Перигор?

— Сир, маршал Ланн удерживает Эсслинг. При поддержке дивизии генерала Буде он не отступил ни на шаг.

— Славный Буде! Он отличился еще при осаде Тулона!

— Сир, эрцгерцог лично вел войска в наступление...

— Вел? — император вопросительно приподнял бровь.

— С ним случился приступ падучей...

— Кто его заменяет?

— Розенберг, сир.

— La fortuna è cambiata!^{6} Там, где споткнулся Карл, бедняга Розенберг свернет себе шею!

— Того же мнения придерживается и генерал-майор, сир.

— Розенберг храбр, но чересчур горяч, кроме того, ему не хватает решительности. Он от природы осторожен... Что у вас, Сент-Круа?

— Господин герцог де Риволи отчаянно нуждается в боеприпасах, сир.

— Он не впервой оказывается в подобной ситуации.

— Что мне ему ответить, сир?

— Что смеркаться начинает в семь часов, а до того пусть выкручивается, как может, но удержит в своих руках Асперн или его руины. К тому времени мост будет восстановлен, и батальоны, что застоялись на правом берегу, перейдут Дунай. Тогда нас будет шестьдесят тысяч...

— За вычетом покойников, — пробормотал себе под нос Сент-Круа.

— Что вы сказали?