Битва

В это же время, неподалеку от императорского шатра по поляне беспокойно расхаживал Лежон, пытаясь объективно оценить новые вероятные угрозы. Полковник опасался двух вещей: затопления острова разлившимся Дунаем, ибо уровень воды в реке продолжал повышаться, и возможной бомбардировки лагеря австрийцами с левого берега, со стороны Асперна. Своими мыслями он решился поделиться с Перигором, отличавшимся скептицизмом и самоуверенностью:

— Я осмотрел кору ив и кленов, растущих на острове, Эдмон, и обнаружил следы предыдущего наводнения.

— Вы стали садовником, милейший Луи-Франсуа?

— Я не шучу! Все острова затопляемы.

— Кроме острова Сите в Париже.

— Оставьте ваши шуточки, Эдмон! Как бы мне хотелось, чтобы вы были правы, но я вижу реальную угрозу.

— Наши раненые утонут?

— И отступление сорвется. Мы все тут останемся. С другой стороны, если эрцгерцог Карл...

— Ваши австрийские пушки меня не впечатляют, Луи-Франсуа. Вы что, ослепли? И оглохли вдобавок? Если бы эрцгерцог захотел, он бы сбросил нас в Дунай, но он прекратил сражение одновременно с нами.

— На его месте император не колебался бы ни секунды.

— Зато он колеблется.

Но Бертье разделял мнение Лежона. Он приказал погасить все огни на острове, а для бивачных костров выделил небольшой участок равнины между Эсслингом и Асперном. Тем самым, начальник штаба вводил неприятеля в заблуждение относительно истинного расположения армии и обеспечивал ее отход. Император одобрил принятые меры безопасности.

Лежон и Перигор прохаживались в полной темноте с вытянутыми вперед руками, чтобы не наткнуться на некстати подвернувшееся дерево. Неожиданно пальцы Лежона нащупали чьи-то щеки, прикоснулись к гладко выбритому подбородку, и знакомый голос с сильным итальянским акцентом раздраженно спросил:

— Может, хватит лапать меня за подбородок?

— Ваше величество, прошу простить меня...

— Coglione! Я вас прощаю, однако проводите нас к берегу!

Ночной ветер шелестел листвой в кронах деревьев, раскачивал ветви вязов и гибкие плети ив. В темноте особенно жутко звучали стоны и хрипы тысяч раненых, рядами уложенных на покатом берегу. Лежон и Перигор шли впереди, стараясь не отрываться от императора, Бертье и сопровождавших их офицеров свиты.

— Лодка готова, сир, — сказал Бертье, держась рукой за плечо Коленкура. Шталмейстер шел чуть впереди и, прежде чем сделать шаг, носком кавалерийского сапога пробовал перед собой землю.

— Perfetto!

— Я лично отобрал четырнадцать гребцов, двух лоцманов, пловцов...

— Пловцов? Perché?

— Если лодка вдруг перевернется...

— Не перевернется!

— Хорошо, не перевернется, но нужно предусмотреть все, даже самое худшее.

— Я ненавижу худшее, Бертье, чертов вы осел!

— Да, сир.

Наполеон и его свита благополучно спустились к вздувшейся реке, где у самого берега покачивалась большая лодка. Император достал из жилетного кармана часы и щелкнул крышкой:

— Ровно одиннадцать...

В темноте река была едва различима — тонкий серпик нарождавшейся луны почти не давал света, — но ее грозный гул заставлял напрягать голос. Волны с силой разбивались о берег острова, и в воздухе висела плотная водяная взвесь.

— Бертье! — крикнул император, стараясь перекрыть плеск реки и свист ветра. — Я продиктую приказ об отступлении!

— Лежон! — в свою очередь заорал Бертье, оборачиваясь в поисках адъютанта.

Перигору удалось зажечь факел, укрывшись от ветра в густом подлеске. Лежон сел на влажную траву, положил на колени ташку, а секретарь из свиты подал ему лист бумаги и перо. Полковник писал при тусклом, колеблющемся свете; местами ему приходилось импровизировать, поскольку отдельные слова терялись в шуме реки и ветра. Войскам Массены и Бессьера предписывалось в полном составе отступить на остров Лобау. После того, как вся армия окажется в безопасном месте, следовало разрушить малый мост, а понтоны и опоры увезти на повозках для последующего использования при ремонте основного моста.

Когда Лежон поставил последнюю точку, Бертье подписал приказ, а секретарь высушил чернила, посыпав документ горстью мелкого песка. Наполеон спустился к реке, где крепкие гренадеры, стоя по колено в воде, придерживали лодку, не давая ей слишком сильно плясать на волнах. Двое гвардейцев взяли императора под руки и перенесли в лодку. Перигор передал факел одному из лоцманов. Тот отдал короткую команду, и весла гребцов опустились в воду. Бертье, Лежон и те из офицеров свиты, кто остался на острове, смотрели, как лодка удаляется от берега. Какое-то время они еще различали бесстрастное лицо императора, трепещущие на ветру полы его редингота, но потом факел погас, задутый сильным порывом ветра, и император исчез в абсолютном мраке, словно его поглотило ненасытное чрево Дуная.