Битва на Каяле

История открытия «Слова» долгое время была окутана тайной. Сам Мусин-Пушкин не любил распространяться на эту тему. Причиной молчаливости графа было то, что рукописный сборник, в состав которого входило «Слово», так же как и многие другие редкие книги для своей библиотеки, Мусин-Пушкин приобрёл не совсем законным путём. Заняв летом 1791 года пост главы «духовной коллегии» – Синода, он вскоре убедил Екатерину II издать указ, который требовал извлечения из всех монастырских архивов наиболее древних рукописей и присылки их в Синод для снятия копий. Документы, поступавшие в синод согласно царскому указу, Мусин-Пушкин просматривал лично. Наиболее интересные из них он отбирал для своей домашней библиотеки. Такие действия графа впоследствии не остались незамеченными. Сменивший его на этом посту князь В. А. Хованский обвинил его в присвоении монастырских рукописей. В литературных кругах заговорили о том, что Мусин-Пушкин беззаконно стяжал свои книжные сокровища. Слабым утешением служит то, что в действиях графа не было никакой корысти. Большую часть библиотеки он незадолго до пожара передал Московскому архиву Коллегии иностранных дел. И лишь привязанность к «своим» рукописям заставляла его медлить с перевозкой остальной её части. Гибель в 1812 году этого бесценного собрания древних фолиантов потрясла современников. Вольное обращение графа с синодальными документами обернулось невосполнимой утратой для русской культуры. В его московском дворце на Разгуляе (ныне Спартаковская ул., д. 2/1), помимо «Слова» и архива самого Мусина-Пушкина, погибли ценнейшие исторические документы из архивов В. Н. Татищева, И. Н. Болтина, бумаги П. Н. Крекшина, сгорела также знаменитая пергаментная Троицкая летопись, а также большая часть экземпляров первого издания «Слова». Библиотека же Синода, где следовало бы находиться всем этим книгам из его коллекции, и собрания Московского архива Коллегии иностранных дел, куда он так и не собрался передать свой архив, полностью уцелели. О гибели рукописи в пожаре общественность узнала со слов самого Мусина-Пушкина, однако доподлинно известно, что перед вступлением Наполеона в Москву из дворца на Разгуляе в подмосковное имение были вывезены на 32 подводах «серебро, картины и библиотека». В ответ на критику в его адрес Мусин-Пушкин устно и письменно неоднократно заявляет о том, что все его рукописи были куплены у частных лиц. Например, известный историк и археограф К. Ф. Калайдович в декабре 1813 года писал ему: «Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой. На чём? Как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Так же и о первых её переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского?» Вот что отвечал граф: «Писана на лощёной бумаге в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века. Где найдена? До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом, управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтожении штата остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние годы находился в недостатке, а потому случаю, комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под № 323, под названием “Хронограф”, в конце найдено “Слово о полку Игореве”. О прежних переводах и кто был участником в издании? – Во время службы моей в С.-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оныя Песни на нынешний язык, которая в подлиннике хотя и ясным языком была писана, но разобрать ее было весьма трудно, потому, что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных, вышедших из употребления; прежде всего, разделить ее на периоды и потом добиться домысла, что крайне затруднительно, и хотя все было разобрано, но я не был переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился, опасаясь паче всего, чтобы не сделать ошибки. По приезде же моем в Москву, увидел я у А. Ф. Малиновского, к удивлению моему, перевод в очень неисправной переписке и по убедительному совету его и друга моего Н. Н. Бантыша-Каменского, решился общее с ними сверить переложение с подлинником и исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать». Неудовлетворенный неясным характером этого письма, Калайдович вновь обращается к графу с просьбой точнее определить характер письма рукописи и назвать лиц, видевших рукопись «Слова». Видимо считая, что Калайдович его в чём-то подозревает, Мусин-Пушкин ответ на второй запрос писать не стал. Проверить же утверждение самого графа, после написания им этого письма, что именно его комиссионер купил у архимандрита рукописные книги, было невозможно, т. к. Иоиль (Иван) Быковский умер в 1798 году, да и вряд ли бы этот святой человек пошёл бы на такую сомнительную сделку. Во имя чего? Зачем ему перед скорой встречей с богом продавать за тридцать серебренников бесценные монастырские рукописи какому-то светскому прощелыге? Тем более, в соответствии с недавно подписанным царским указом, он должен был послать эти книги в Москву безвозмездно.