Битва над бездной

– Выходит, недостаточно, – сказала она, легко коснувшись его руки.

– Любонька, вы же только что сказали – служба, – произнес Эди, развернувшись к ней.

– Сказала, но во мне живет женщина, которая хочет быть обязательно счастливой, она, оказывается, сильнее, чем я думала, и иногда ей удается заставить меня использовать доставшийся мне по наследству от матери дар, чтобы склонить вас полюбить ее, а не эту взбалмошную девчушку. Это она толкнула меня сейчас войти в вас и заставить признаться в любви, – прошептала она, прижавшись к Эди.

– И что из этого получилось? – спросил он, вспомнив о своем оцепенении.

– Вы не дали этому случиться, хотя и были близки к поражению, – всхлипнула Люба.

– Любонька, вы опасная женщина, – пошутил Эди, хотя ему было вовсе не до шуток, так как ничего подобного ранее не испытывал.

– Для вас нет, наоборот стараюсь поддерживать, – вновь прошептала она ему на ухо.

– Спасибо, Любонька, только не давайте той женщине управлять собой, ни к чему хорошему это не приведет, – произнес Эди, а затем, посерьезнев, добавил: – Прошу не забывать, что участвуете, как, впрочем, и та взбалмошная девчушка, в очень ответственном деле, и оно слабости не потерпит. Ваш дар, если не возражаете, мы попробуем задействовать в другом важном мероприятии.

– Скажите, и я для вас все сделаю. – Она отступила на шаг, позволяя Эди идти, но тут же, вновь шагнув к нему, твердо произнесла: – Можете быть уверенным, я больше не буду слабой.

Эди молча поцеловал ее и вышел в коридор…

«Получается, она сильный экстрасенс, если смогла проникнуть своим искрящимся взглядом в мозг и напрячь до оцепенения. Раньше такие фокусы со мной не проходили даже в нашей знаменитой лаборатории. Выходит, в данном случае я подпустил ее слишком близко и, главное, расслабился, и выключил тумблер осторожности, решив, что она своя. Однако не учел феномен женских капризов… В общем, товарищ подполковник, так не годится, необходимо срочно собраться, иначе моисеенки порвут тебя, как тузик грелку, при самом незначительном проколе. Как бы то ни было, она хороший специалист. Может, привлечь ее к работе с этими типами? Вон Марк даже сам пытался с ней сблизиться…» – рассуждал Эди, пока шел в свой номер.

Глава VII

Скоро пришла Елена, и они, предварительно позвонив таксисту Антону, спустились к центральному входу и стали его ждать. Она была в хорошем настроении. Много рассказывала о том, как с отцом и матерью посещали различные московские и ленинградские музеи, о впечатлениях, вынесенных ею от просмотра картин великих русских и зарубежных художников. Потом неожиданно загрустила, вспомнив о том, как мать отчего-то сравнила ее с девочкой на шаре.

– Но почему? – удивился Эди, представив на миг картину испанского художника и скульптора Пабло Пикассо.

– Вы знаете эту картину? – устремила на него острый взгляд Елена.

– Видел и любовался, – ответил Эди и тут же, заметив неудовлетворенность своей спутницы таким ответом, продолжил: – Две фигуры – хрупкая, балансирующая на шаре девочка и массивная, неподвижно сидящая на кубическом основании фигура атлета. И все это на пепельно-розово-голубом фоне.

– Не ожидала, – улыбнулась она.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Мама, в отличие от отца, воспринявшего эту картину буквально по аннотациям различных оценщиков творчества Пикассо французского этапа его жизни, как гармонию силы и изящества, увидела в ней прежде всего риск для этого маленького существа, балансирующего на шаре, а потом и свободу, и романтику полета.

– Ваша мама была умницей. Действительно эта маленькая девочка предоставлена сама себе и зависит от умения держаться на неустойчивом шаре, а атлет будто и не замечает или не хочет замечать, какой опасности та подвергается. Но все-таки, почему вас сравнили с нею?

– Тогда я только посмеялась, но после того, как мамы не стало, все чаще вспоминаю эти ее слова и начинаю понимать их смысл. Она словно чувствовала, что мне предстоит многое пережить.

– Леночка, давайте не будем о грустном. Посмотрите вокруг, жизнь продолжается. Лучше расскажите о музее, – предложил Эди, чтобы отвлечь ее от нахлынувших воспоминаний.

– О Пушкинке? – оживилась она, взяв его за руку.

– Да, о нем, – улыбнулся Эди.

– Тогда слушайте, расскажу вам, что сама запомнила. Так вот, в конце прошлого века с инициативой создания музея искусств выступил профессор московского университета Цветаев…

– Не отец ли Марины Цветаевой? – прервал ее Эди.

– Да, именно он.

– Извините, отвлек.

– Ничего, мне было приятно узнать, что вы знаете о Цветаевой, – сказала она, а затем, после нескольких секунд продолжила: – Так вот, Иван Владимирович позже стал и первым директором музея изящных искусств имени Александра III, открытого, если не ошибаюсь, в мае 1912 года. И только в тридцать седьмом году музей назвали именем Пушкина.

– В годы войны его бомбили, – то ли вопросительно, то ли утвердительно промолвил Эди, как бы призывая Елену обратиться к советскому периоду истории музея.