Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

В рядах французских войск возникло замешательство. Пехота, едва выйдя из леса, бросилась назад, а конница поскакала в глубь леса по дороге. Этот момент надолго отпечатался в памяти тех, кто выжил после боя. Лежен рассказывает: «Неприятель рубил наши задние ряды, брал пленных и чуть не захватил в плен и нас. Конь под Мюратом был убит, мой, вырвавшись из этой свалки, поскакал галопом по откосу дороги, споткнулся и рухнул. Пока я пытался встать, он уже поднялся на ноги и ускакал вместе с другими конями, несущимися в галоп. Я сумел найти себе убежище у двух пушек, которых поставил на дороге молодой артиллерийский офицерик, наверное, только что закончивший военную школу. Драка была ужасная, и уже сабли свистели над нашими головами…»[471]

Это чудо, но записки «офицерика» тоже сохранились. Его звали Октав Левавассер. «…в четырех шагах от меня рубили гусар, которые столпились у моей пушки, – рассказывает он. – Мы с трудом зарядили ее ядром, а поверх забили еще и картечь. Звон сабель был уже прямо над нами. Канонир Коло протянул руку с зажженным фитилем. Мы закричали: “Берегись!” Наши гусары, кто как мог, бросились по сторонам, и перед пушкой появилась небольшая амбразура среди месива из людей и коней. Русский полковник в мундире, расшитом золотом, бросился к моему канониру, чтобы отрубить ему руку. Но в этот момент прогрохотал выстрел. Ствол снесло с лафета, а полковник упал прямо на пушку. Ужасающим выстрелом разметало всё кругом. Более сорока лошадей и огромное количество людей – русских, австрийцев и французов – повалило на землю, и перед батареей оказалась целая баррикада из окровавленных тел»[472]. «…ни одна картечь из этого двойного заряда не пропала даром, – вспоминал Лежен. – От страшного грохота на нас посыпалась груда снега с деревьев, и, словно по волшебству, эскадроны, которые нас атаковали, исчезли в дыму и в снежной пыли»[473].

В этот момент прямо через лес к французам подошла помощь: основные силы бригады Дюпа – первой в гренадерской дивизии Удино. Мюрат, используя выгодный момент, тотчас же бросил гренадер в контратаку. Их наступление поддержали гусары и конные егеря. На этот раз бой закипел на открытом пространстве, и с обеих сторон солдаты бились с отвагой. Французам удалось потеснить русскую линию, но силы были явно неравны, и бригада Дюпа была отброшена к опушке леса.

Когда начало смеркаться, на поле боя появились 2-я и 3-я бригады дивизии Удино. Генерал Удино сразу повел свои батальоны вперед и снова сошелся в отчаянном бою с русскими полками. Рапорт начальника штаба Мюрата генерала Бельяра сообщает, что в этот момент «с обеих сторон был открыт смертоносный огонь почти в упор. Пальба продолжалась около 20 минут»[474].

С русской стороны отличились артиллеристы Ермолова. «Я продолжал канонаду, – вспоминает он, – и между тем устроились к атаке гренадерские батальоны Апшеронского и Смоленского полков, и сам Милорадович повел их в штыки. Ободренные присутствием начальника, гренадеры ударили с решительностию…»[475]

Что произошло дальше уже в полной темноте – сказать очень сложно… В рапорте Александру I Кутузов написал, что неприятель был прогнан «версты за три». На основе этого рапорта составители большого биографического очерка «Фельдмаршал Кутузов» уверенно написали: «Милорадович три версты преследовал неприятеля»[476].

Нужно обладать поистине детской наивностью или абсолютной пристрастностью для того, чтобы буквально понимать все, что пишется для отчета начальству, причем далекому и не имеющему ни малейшей возможности, да и желания проверить подлинность сообщения. В своем письме Милорадовичу Кутузов куда менее категоричен. Он пишет (по-французски, конечно): «Вам принадлежала слава завершить этот день решительно в нашу пользу. Многие [plusieurs. – Примеч. авт.] батальоны неприятеля были приведены в беспорядок и преследовались далеко»[477]. Как видно, речь уже идет о многих и даже о некоторых батальонах (французское слово «plusieurs» в зависимости от контекста может означать как «многие», так и «некоторые»). Сам Милорадович в своем рапорте ограничивается общей фразой: «…неприятель с уроном обращен в бегство»[478].

Наконец, свидетельство Ермолова, как известно, принявшего активное участие в этом бою, еще менее категорично. Он пишет: «…к вечеру все [французы. – Примеч. авт.] отступили, и мы провели ночь на поле сражения»[479]. Здесь уже речь не идет о бегстве всех или части гренадер Удино, однако твердо утверждается, что русские остались на поле боя.