Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Подобные настроения открывали дорогу к возможному сближению России и Франции. Нужно сказать, что первые шаги, осторожный дипломатический зондаж в этом направлении был предпринят еще в самые первые месяцы Консульства. В январе 1800 г., встречаясь с Сандосом-Ролленом, посланцем Пруссии в Париже, Талейран заметил: «Нет ли способа договориться с Россией, объяснив ей, что она не получает никаких выгод, разжигая войну против Франции? Ослабляя Францию, она усиливает свою соперницу Австрию. Быть может, прусский король возьмет на себя миссию узнать мнение России на этот счет и станет посредником в нашем сближении с этой державой. Чем больше я размышляю над этим, тем более вижу выгоду для этого монарха сыграть роль в подобных переговорах»[78].

С этого времени завязались первые осторожные русско-французские контакты в Берлине, а затем и в Копенгагене. Но эти переговоры шли через посредников и продвигались черепашьим шагом. Маренго, еще больше укрепившее власть первого консула, поднявшее его политический престиж в Европе, открыло новые перспективы. Теперь Бонапарт решил, что он может сделать первый шаг навстречу недавнему противнику Франции.

18 июля 1800 г. министр иностранных дел Франции Талейран по поручению первого консула направил вице-канцлеру Российской империи графу Никите Петровичу Панину письмо следующего содержания: «Граф, первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск; и так как он почитает мужество, так как он больше всего стремится выразить свое уважение к храбрым войскам, он поспешил распорядиться, чтобы комиссарам, которым поручен был Англией и Австрией обмен пленных, предложено было включить в этот обмен и русских, находившихся во Франции…

Но это предложение, столь естественное и повторенное несколько раз, осталось без успеха. Сами англичане, которые не могут не сознаться, что они обязаны русским и своими первыми успехами в Батавии, и плодами, которые они пожали безраздельно, и своим безопасным отступлением (потому что без русских ни одному англичанину не удалось бы сесть на корабль), англичане, говорю я, имеющие в эту минуту у себя 20 тыс. пленных французов, не согласились на обмен русских.

Пораженный этою несправедливостью и не желая далее удерживать таких храбрых воинов, которых покидают коварные союзники, сперва выдав их, первый консул приказал, чтобы все русские, находящиеся в плену во Франции, числом около 6 тыс., возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они будут обмундированы заново, получат новое оружие и свои знамена»[79].

За этим письмом последовало еще одно, также подписанное Талейраном, где подчеркивалась решимость французов защищать остров Мальту от англичан, желающих прибрать его к рукам. Наконец, Бонапарт послал в подарок императору Павлу I меч, дарованный папой Львом X одному из магистров Мальтийского ордена.

Рыцарский жест и каждая строка в письмах первого консула были «тонко рассчитаны, – справедливо отмечает известный советский историк А. Манфред, – и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрела, как бы ненароком направленная в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским храбрым войскам»[80]. Наконец, и сам адресат был выбран умело – хорошо знали, что Панин был горячим англофилом и сторонником коалиции. Разумеется, несмотря на формального адресата, письма в конечном итоге оказались на столе императора. Зная характер Павла I, нетрудно догадаться какое впечатление произвели на него эти смелые, простые и благородные слова и поступки.

В августе 1800 г. источник из Петербурга сообщал: «Великодушное отношение французского правительства к русским военнопленным произвело самое благоприятное впечатление в Петербурге и вообще в России…

Русский художник написал картину, изображающую момент, когда Бонапарт устремился на мост у Лоди, чтобы во главе гренадер взять штурмом вражеские батареи[81]. Императрица купила картину за 600 рублей.

Официальные рапорты французского правительства, опубликованные в газете Moniteur, теперь по приказу императора печатаются в Придворной газете, так что мы не хуже информированы о наступлении французской армии, чем в Париже.

Как кажется, французское правительство позволило вернуться во Францию многим эмигрантам. Павел I, которому сообщили об этом великодушии первого консула, пораздумав немного, сказал: “Я, разумеется, не хочу, чтобы первый консул изменил свое мнение по этому вопросу, однако боюсь, что у него с этими людьми выйдет, что и у меня. Они отплатят ему самой черной неблагодарностью[82]. Я очень желаю, чтобы ему не пришлось раскаиваться, мигранты опасны везде, где бы они ни находились, а во Франции в особенности”.

Известно, что французское правительство ведет переговоры с нашим двором в Берлине. Господин Крюденер[83]часто видится с генералом Бернонвилем…