Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Индийская экспедиция вызывала и вызывает много споров у историков. Насколько реальным было это предприятие? Бонапарт считал его вполне осуществимым. Действительно, в Индии у англичан было мало войск, и их господство держалось исключительно на силе. Нет сомнений в том, что появление крупной союзной армии могло стать концом английского владычества на Индостане. Выдающийся советский исследователь, прекрасный специалист по истории России начала XIX в., Окунь считал эту операцию выполнимой: «Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше. Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х гг. XVIII в. пронеслась конница Надир-шаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого были приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной»[114].

Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Что же касается трудностей похода, вполне их осознавая, он тем не менее заключал: «армии, русские и французские, жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости, и благоразумие и настойчивость начальников победят все какие бы ни было препятствия»[115].

Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско-французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению. Главным вопросом является следующее: насколько этот союз был выгоден обеим странам? Что касается Франции, нет никаких сомнений, что союз с Россией давал ей неисчислимые выгоды: возможность победить Англию в морском соперничестве, добиться прочного мира со всеми державами континента, при этом занять в Европе доминирующую позицию, распространить свое влияние на весь бассейн Средиземноморья, удержать Египет или, по крайней мере, получить шанс сохранить его.

Что же касается России, выгоды ее были не столь очевидны. Действительно, Россия ввязывалась в морскую войну с Англией, в то время как Англия была главным торговым партнером Российской империи. У России также не было оснований бояться своих соседей, Пруссия была тогда слишком слаба, чтобы тягаться с Российской империей. Что касается Австрии, начиная с 1726 г. Россия постоянно находилась с этой страной в союзнических отношениях, которые диктовались общностью интересов: борьба с Турцией, борьба за господство в Польше, а с 1795 г. – необходимость заботиться об удержании польских территорий, полученных в результате раздела Речи Посполитой. Выдающийся советский историк А. Манфред, вероятно, все-таки несколько модернизирует ситуацию, когда, совершенно справедливо утверждая, что: «…вражда между Францией и Россией противоречила национальным интересам обеих стран», он добавляет: «Следующим логическим звеном в этой цепи рассуждений закономерно должно было быть признание желательности, пользы, необходимости союза между двумя державами»[116].

Действительно, в конце XIX – начале XX в. в условиях опасности со стороны агрессивно настроенной, вооруженной до зубов Германской империи, русско-французский союз станет действительно необходим. Увы, каждый союз подразумевает «дружбу против кого-либо». В начале XX в. у русских и французов был совершенно определенно один и тот же враг. В первые годы XIX в. такого общего «естественного» врага не было. Надо признать, что противоречия Павла с Австрией относились в значительной мере к сфере эмоций, а не к холодному политическому расчету. Что же касается Англии, нет сомнения, что вопрос был более серьезным. У России не было оснований поддерживать наглое поведение британцев на морях, и было весьма логичным несколько сбить спесь с «коварного Альбиона». Однако потери людские и материальные, которые Россия понесла бы в такой борьбе, делали ее весьма проблематичной. Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза уравновешивались для России в значительной степени неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.

Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии, Павел тем не менее сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина и что не смог впоследствии сделать Александр.