Битва в кальсонах

Но не будем забегать вперёд, расталкивая локтями предвкушения других моряков, в объятия Афродиты. Речь о ней зайдёт чуть позже. К нему в каюту. Заставив всех других моряков, оставшихся за дверью, строить свои догадки. До гадкой сути их общения и взаимодействия на высокогорном плато похотливых фантазий других членов экипажа, возносивших Ганешу ввысь. До супер-героев! Становившихся у матросов в курилке чуть ли не литературными. Срывая штампы. Отпечатывавшие рты моряков корабельным уставом.

Ведь если Ганеша давал в море обет безбрачия сознательно, то все остальные моряки – бессознательно. Только и мечтая его (хоть с кем-нибудь!) нарушить. И выплеснуть на неё котёл с раскалённым маслом своего бессознательного. Обжигая её своими мечтами. День за днём, ночь за ночью… Пока не остынет масло. Твоей души. Заставляя тебя вдохновляться безобразным до той (даже невообразимой на берегу!) степени, которая от постоянного заключения в замкнутом пространстве судна обостряет твой сенсорный голод так, что не просто сносит в море тебе крышу, но и делает даже безобразное по-настоящему прекрасным! Пока ты не сможешь его хоть с кем-то осуществить. Подозревая, что и Ганеша до сих пор, раздувая ноздри, столь же примитивен, как и они. И только об этом и мечтает. Но уже – не на словах, как остальные матросы, а за закрытой на ключ дверью. И более половины безумно долгого рейса обжигали Ганешу своими роскошными фантазиями, вливая в него раскалённую лаву своих энергий.

Которые он теперь и выплёскивал на Елену. Одну за другой. Заставляя её их воплощать, замирая от их восторга! Именно – их. Как любая богиня, чутко улавливая в нём гулкое отражение их страстей. Впрочем, это и называется «коллективное бессознательное». Заставлявшее Ганешу теперь толкаться в приёмной Елены всем экипажем судна. Принимавшей их по одному. Как капитанша. Выдавая секс, как честно заработанную ими за рейс плату. Чтобы те не пустили её по кругу. Своих бесконечных фантазий, закольцованных в море на одном и том же. Как могло бы показаться. Когда Ганеша вспоминал, о чём именно мечтал в курилке тот или иной моряк. И тут же блистал в объятиях Елены той или иной гранью своего бессознательного. Желания себя реализовать. Во всей красе! Как и любой матрос. Тем более – на берегу!

Слава богу, что Елена не была Видящей и не замечала между ними особой разницы, постоянно считая его (на пальцах) одним и тем же моряком. Ещё более неистовым, чем прежде!

Ведь не очистившись в горниле раскаяния до конца от возможных корректировок своим прошлым-я актуальной для настоящего момента мифологии поведения, Ганеша изжил свою прежнюю (бесовскую) выпечку не до конца. И этот недо-конец торчал из-под тоги его духа, создавая на ней бугры рельефа местности, на которой местечковые войска его бесовской выпечки под командованием Банана ни в какую не желали покидать захваченный плацдарм, яростным скрежетом возражений заглушая голос разума. Тем более что каждый раз, как только Зевс твердо решал для себя бросить уже этот неблагодарный литературный труд, заставлявший его собирать материал в чужих объятиях, Ганеша тут же спрашивал его: «А вдруг, кто-то ещё не знает? Ты должен им помочь. Чтобы они не наступали уже на твои грабли.»

И опираясь на этот расклад, который был для него более приемлем, нежели несколько туманный и далекий от его чаяний постулат «о взаимотворчестве двух начал, основанный на принципе любви», о котором ему и пытались донести архангелы в труде Клизовского1, но перевернули разнос, споткнувшись о низкий порог его восприятия, Ганеша наивно считал (отворачиваясь и суеверно пятясь от них в догму своей бесовской выпечки), что и на таких позициях сможет удержать любую ситуацию под локоток ото всех её падений на асфальте. Из-за щелей, которые та держала под каблуком, заходясь от двойственности его натуры.

Только и ожидая, когда же он уже там наиграется и наконец-то уже взлетит. Развернув над миром свои гигантские крылья самого совершеннейшего ангела, который только блуждал в этих краях.

Да и то – случайно.

Ну, хотя бы потому, что своими ярко-красными шторами, обоями с тёмно-красными розами и чёрно-красным ковром с восточными арабесками на полу снимаемая им студия сразу же Ганеше понравилась. Навевая ему воспоминания о той самой «красной комнате», которую Ганеша с первого же рейса постоянно пытался бессознательно воссоздать у себя в каюте. Чтобы и в рейсе чувствовать себя в ней, как дома. Ведь после того, как у него всё никак не получалось прыгнуть за борт, Ганеша наконец-то понял, что он, как постоянно вымирающий вид, записан заглавными буквами в «Красную книгу» Вечной Жизни. Предпочитая жить с тех пор в «Красном уголке». Чтобы это подчеркнуть! Хотя, заходившие к нему в гости моряки и находили его дом слегка «публичным». И всё искали, с усмешками, глазами красные фонари. Взахлёб махая воспоминаниями о «Розовых кварталах». И рассказывали ему свои забавные там (та-ра-рам!) истории. Так, что ему по долгу не удавалось их прогнать. Настолько сильно они проникались бодрившей его атмосферой.