Битва в пути

Вальган приметил его взгляд и подумал: «Погорит? Или поддержат и помогут?» Вальган, как и Бахирев, впервые был в этой комнате, но тоже видел ее по-своему. «Меня простотой не проведешь! В эту игру играли», — думал он. Он видел сверкание мрамора, ажурное золото люстр и вентиляторов. Комната была для него местом, где необходимо блеснуть — использовать редкую близость к высшей власти. Ему нужно было знать выплывет или не выплывет Бликин, чтоб определить собственную линию поведения, и он примечал: «Спокоен. Издали здоровается с секретарями. Он здесь свой… Силен. Выплывет». Вальган понимал, что находится в сложной и не выгодной ситуации: летающие противовесы, перебои в производстве, провал на выборах в партком, жалобы рабочих. Но рядом стоял громоотвод — Бахирев. Надо было только умело направить разряд. Вальган знал свои сильные стороны — находчивость, волю, энергию. «Что ж, последний год произошла осечка. Но гремел в военные годы. Не могут не знать. Сейчас важно не упустить случай. Показать себя. Вызвать доверие. Запомниться!»

Рука его то лихорадочно теребила подбородок, словно призывала все существо Вальгана к бодрствованию, то вдруг мгновенно замирала в ожидании, как замирает собака на стойке. И сам Вальган напоминал собаку на стойке: все в нем замерло в ожидании, и в то же время все приготовилось к цепкому прыжку. Прыгнуть не позже, не раньше, а в ту самую, в единственно нужную секунду! Прыгнуть не вправо, не влево, а в ту самую, в единственно нужную точку!

«Кажется, все расселись? Пора начинать?» — подумал Бликин и тихо откашлялся, прочищая горло.

Один из секретарей дружески закивал кому-то в зале. К столу подошел Гринин. Мешковатый и неприметный, как всегда, он наклонился над бумагами.

— Значит, это верно? Что же ты, Саша, вчера не позвонил? Заехал бы, — услышал Бликин обрывки фраз и удивился: «Секретарь ЦК с ним по-свойски. Так вот откуда у него смелость! И ни разу не проговорился! Хитрец».

Однако это не встревожило. Некоторые из секретарей ЦК недавно были секретарями обкомов и, бывало, сидели рядом с Бликиным вот на этих же стульях. Тоже старые знакомые, тоже на «ты». «Нет, в обиду не дадут, — думал он, глядя на Гринина. — Пропесочат, как положено, но и поддержат крепко».

Наконец ему предоставили слово. Он пошел к столу. Дела целой области, равной по величине иному государству, нес он с собой сконцентрированными в точные и строгие фразы.

С приподнятостью и некоторой торжественностью приступил он к обычным вводным словам — с таким чувством немолодой генерал облекается в издавна любимый парадный мундир. Генерал чувствует себя и моложе, и подтянутее, и торжественнее в мундире, каждая нашивка и пряжка которого освящены традициями. Для Бликина многие обороты и приемы речи были также освящены традициями, и он наслаждался своим умением владеть этими приемами. Он знал: для того чтобы дать правильный тон, надо в самом, начале сказать о недостатках.

— В работе областной партийной организации за истекший период имелись серьезные недостатки и промахи… Бюро обкома и я, как первый секретарь, не сделали всего необходимого…

Привычные фразы текли плавно. Непроницаемое в своей уверенности лицо порозовело от скрытого волнения. Большая, чем обычно, окаменелость чувствовалась в затылке, слегка откинутом, как бы обремененном делами особого значения и сугубой ответственности. Самокритичное вступление было сделано, и с хорошо отработанной округлостью переходов он приступил к основной части отчета.

— Однако, если проанализировать глубинную тенденцию развития…

Он говорил о том, как город руин превратился в город заводов, как на реке, где пылали разбомбленные суда, поднимается гидростанция, как на землях, выжженных войной, вырастают колхозы-миллионеры. Удивляя памятью, он сыпал:

— Генеральная линия на индустриализацию характеризуется следующими цифрами… Размещение производственных мощностей определяется такими цифровыми данными…

Шеренги цифр ложились ряд за рядом, труднопробиваемые, как линия Маннергейма.

Он был носителем тех дел, о которых рассказывал, и, поднятый ими, чувствовал себя неуязвимым. Мелочная стихия тяжелого дня пленума обкома плескалась где-то внизу и в прошлом.

Сперва все слушали напряженно, словно ждали чего-то, о чем-то спрашивали и Бликина и самих себя. Но вот двое за столом переглянулись, перемолвились. Кто-то пожал плечом. Кто-то начал машинально чертить. Лишь зоркий взгляд Вальгана уловил, как постепенно начало нарастать несоответствие между приподнятостью Бликина и деловитым спокойствием тех, перед которыми он отчитывался. Казалось, чем торжественнее лицо Бликина, тем будничнее становятся те, кто сидит за столом. Один из секретарей повернул к председателю очень бледное, твердое лицо и сказал коротко и суховато:

— Цифровой материал всем присутствующим известен. Не стоит тратить времени.

Другой, сидевший у самого края стола, поднял узкую ладонь и произнес, защищая:

— Нет! Пускай говорит, что считает нужным. Не каждый день такой разговор! Не будем мешать.