Битва за Берлин последнего штрафного батальона

Отупение овладевало людьми, они замыкались в себе, отчуждались. Бродили неприкаянными призраками. Кричали раненые, которых перекладывали на носилки. Погиб Блинов – граната, брошенная длинноруким эсэсовцем, взорвалась у него под ногами, и на то, что осталось от молодого бойца, было больно смотреть. Погиб разжалованный майор Богомолов – пуля пробила ему голову. Дрожал в предсмертных конвульсиях Рывкун. Он не дожил минуты до конца боя; осколки разворотили ему живот, Рывкун пока еще был в сознании и мог говорить, но уже умирал. Максим сидел перед ним на коленях, придерживал голову и смотрел, как кровавая пена сочится меж выбитых зубов Рывкуна. Глаза мужчины блуждали, их затягивала пелена – предвестница смерти. Он уже не видел, кто склонился над ним.

– Мужики, мне так жаль, что я затащил в кровать ту польку, будь она неладна… Не удержался… Но Богом клянусь, сама пришла, не было изнасилования, просто сука страшная – пошла и наклеветала…

– Ты молчи, капитан, молчи… – бормотал Максим. – Сейчас санитары придут, сделают тебе что-нибудь.

– Обрезание, что ли? – засмеялся Рывкун. – Нет уж, спасибо… А если харакири, то немцы мне его уже сделали… Всё в порядке, мы не пропустили их?

– Не пропустили, не пропустили, – уверял Максим. – Наших танков на этой высоте уже больше, чем грязи. Ты лежи спокойно.

– Вот и славно… – Рывкун напрягся, кровь потекла из горла, глаза закатывались. – Ладно, пора мне, пойду… – слова становились едва различимыми, превращались в бульканье. – Всем пока, передавайте привет, не осрамитесь там, в Берлине… Господи, неужели искупил?..

Он застыл с разведенными руками, какой-то удивленный, ждущий ответа на свой вопрос. Максим вздохнул, прикрыл погибшего обрывками фуфайки, отполз подальше. Он не чувствовал конечностей, ему хотелось ни о чем не думать, просто забыться. Коренич знал, что в случае необходимости сможет встать, пойти, побежать, если будет приказ – отправиться в бой… но ему так не хотелось двигаться!

Из пыли и гари возник сутулый, сморщенный, постаревший до неузнаваемости бывший подполковник Слепокуров – подошел, подволакивая ноги, плюхнулся рядом.

– Надо же, вы живы, подполковник, – лениво подивился Максим. – Поздравляю. Не поделитесь, как вам удалось?

– Самому стыдно, – прокряхтел штрафник, извлек из вещмешка кисет и принялся сворачивать такую гигантскую самокрутку, что Максим уставился на него с невольным уважением. – Никотиновый голод замучил, – пояснил Слепокуров, покосившись на сослуживца. – Пять часов никакой возможности покурить – для убежденного курильщика вроде меня это просто ад дремучий…

– С фронтовым приветом, – буркнул живой и здоровый, но чумазый, как хрюшка, Борька Соломатин, падая напротив. – Странно, мужики, была у меня мысль, что сегодня повезет, но чтобы повезло настолько… Слышь, подполковник, оставишь покурить? Ты же помрешь, если выкуришь всю эту торпеду.

– А своего табачка нема, товарищ старший лейтенант? – неодобрительно покосился на него Слепокуров.

– Имеется, – тряхнул «окаменевшей» шевелюрой Борька. – Но тут как в сказке: табачок в кисете, кисет в мешочке, мешочек потерял, а чтобы его найти, нужна парочка бульдозеров. Да не жмоться, подполковник, чего жадный-то такой? Поделишься с товарищем, и все вернется сторицей… Мужики, смотрите, Кибальчик живой!

На парня было жалко смотреть. В ободранном обмундировании – кровь смешалась с грязью и облепила солдата с ног до головы, – он рылся в земляных завалах, тщась что-то найти. И, судя по блеску разума в глазах, еще не окончательно выжил из ума.

– Вторую портянку потерял? – вкрадчиво осведомился Соломатин. – Трагедия, конечно.

– Вещмешок свой ищу, – хрипло объяснил Кибальчик. – Он где-то здесь остался, я точно помню, а в нем фотка Ленкина – это девчонка моя в Омске, она же убьет меня, если я ее фотку потеряю…

– А-а, ну, ищи, – протянул Борька. – Если убьет, то это серьезно. Я вот тоже свой мешок потерял, только в нем нет никаких фоток, поэтому хрен с ним. Запасные портянки вот только жалко, их будет так не хватать…

– А у меня вот тоже есть фото моей супруги, – обрадованно вспомнил Слепокуров, зарылся в свой туго набитый мешок, извлек из него маленькую картонную коробочку, из коробочки хрустящий (явно трофейный) целлофановый мешочек, из мешочка – замызганное пожелтевшее фото с узорчатой бахромой, и хвастливо сунул Максиму под нос.

– Трактор какой-то, – пробормотал подошедший сзади Ситников – не поленился нагнуться и внимательно изучить предъявленный «документ эпохи».

– Сам ты трактор, – обиделся Слепокуров. – Это не трактор, это моя жена. Капитан, что вы вообще себе позволяете?

– Ты меня на дуэль еще вызови, – съязвил Ситников, грохаясь костлявой задницей о землю.

Солдата одолел кашель, он кашлял долго, с надрывом, отчего его физиономия окончательно побелела, а скулы выдались вперед и, казалось, вот-вот прорвут кожу.