Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

Около трех часов дня к газетному киоску подъехал на велосипеде разносчик газет. Его уже с нетерпением поджидало более двух дюжин берлинцев. В мгновение ока он исчез среди леса рук с зажатыми в них десятипфенниговыми монетами. Посланная портье Герда ухитрилась раздобыть целую пачку «Ночных новостей» и оставила один экземпляр мне. Это уже не обычная газета, а скорее экстренный выпуск с текстом на обеих сторонах, она еще влажная. На ходу я сначала быстро просматриваю сводку вермахта. Новые названия населенных пунктов: Мюнхеберг, Зелов, Буххольц. Звучат очень знакомо, родные бранденбургские места. Бросаю беглый взгляд на Западный фронт. Какое нам теперь дело до него? Наша судьба накатывается с Востока, и она изменит наш климат так же, как когда-то это сделал ледниковый период. Почему? Каким образом? Бесполезные вопросы, на которые нет ответов, доставляют только лишние мучения. Я хочу жить лишь сегодняшним днем, решать только самые насущные задачи.

Вокруг газетного киоска повсюду группы людей, землистые, встревоженные лица, невнятный говор:

– Нет, кто бы мог себе такое представить.

– У каждого ведь еще теплилась надежда.

– От нас ничего не зависит, ведь мы маленькие люди.

И в адрес Западной Германии:

– Им хорошо. У них уже все самое страшное позади.

Уже никто больше не произносит слово «русские». Оно никак не хочет срываться с языка. <…>

Сегодня утром у булочника велись разговоры: «Когда они придут, то заберут из домов все съестные припасы. Они ничего нам не оставят. Они договорились, что немцы должны сначала восемь недель голодать. В Силезии жители уже бродят по лесам и выкапывают корешки. Старики питаются травой, как животные».

Таков vox populi – глас народа. Никто ничего не знает. На лестнице не лежит больше «Фёлькишер беобахтер». Фрау Вайрс уже не приходит ко мне и не зачитывает за завтраком жирные заголовки статей об изнасиловании: «Изнасилована семидесятилетняя старуха. Монашка изнасилована двадцать четыре раза». (Кто это считал?) Таковы газетные сенсации. Было ли их целью побудить берлинских мужчин защитить и уберечь нас, женщин? Смешно. В действительности такие статьи способствовали лишь тому, что новые тысячи беспомощных женщин и детей устремлялись на городские улицы, переходящие в шоссе, ведущие на запад, где они погибали с голоду или под пулями штурмовиков, проносящихся на бреющем полете над их головами».

Норвежский журналист Тео Финдаль, который в качестве представителя газеты «Афтенпостен», выходящей в

Осло, находился в Берлине, также стал свидетелем первого дня осады Берлина. Он сообщал:

«Когда я вчера в половине первого отправился на ту сторону в отель «Адлон», снаряды русской артиллерии начали со страшным грохотом взрываться в самом начале улицы Унтер-ден-Линден. Немногие посетители остались в обеденном зале ресторана только потому, что официанты были готовы разливать вино без ограничений, а так уже давно действует правило: один бокал на человека. Ну конечно, пусть лучше дорогие гости заплатят за вино, чем все задаром отдать русским. Александерплац и весь центр города уже находятся под обстрелом русской артиллерии. Дрожат стены домов, звенят оконные стекла, люди убегают с улиц, как при воздушном налете. С восточных окраин города к центру устремляются толпы беженцев. <…>

В два часа Геббельс истерично кричит по радио, что все солдаты и фольксштурм, которые должны защищать столицу германского рейха, уже заняли предписанные им позиции и готовы начать сражаться, как только покажутся русские танки и пехота. Заводская охрана должна позаботиться о внешней и внутренней безопасности на предприятиях, провокаторов или враждебно настроенных иностранцев следует немедленно арестовать или «обезвредить»! О каких-либо враждебных выступлениях, пусть даже со стороны одного человека, речь не идет. «Каждый дом, на котором вывесят белый флаг, – это бацилла чумы, – кричит маленький доктор, – и его ждет то обращение, которого он заслуживает». Настоятельное требование момента заключается в том, что следует сражаться до последней возможности.

Геббельс уже давно охрип от постоянного крика. Он уже не владеет аудиторией так, как раньше, и среди иностранных журналистов в Берлине бытует мнение, что до решающей битвы за германскую столицу дело не дойдет. Баррикады, сооруженные из булыжников и всякого металлического хлама, ржавых автомобилей и дырявых ванн, не внушают доверия, и мы не можем себе представить, что они станут серьезным препятствием для тяжелых танков Сталина. (Было много и очень серьезных оборонительных сооружений. – Ред.) Через два, три дня все закончится, говорим мы. От самых различных источников все мы уже слышали, что фольксштурм не будет сражаться и что коммунисты, конечно, будут приветствовать русских как освободителей. И только некоторые качают своими умными головами и говорят, что неистовство Красной армии вызовет у немцев отчаяние, так что жар самой битвы разожжет гигантский пожар. <…>