Битва за Бога. История фундаментализма

Однако попытки использовать фундаментализм в секулярных, прагматичных целях тоже чреваты трагедиями. Садат заигрывал с египетскими мусульманами и движением «Джамаат аль-Исламия», чтобы обеспечить поддержку своего режима. Израиль поначалу поддерживал ХАМАС, надеясь с его помощью ослабить Организацию освобождения Палестины. В обоих случаях попытка манипуляции ударила по самому светскому государству, оборачиваясь катастрофическими последствиями. Необходимо вырабатывать более справедливый и объективный взгляд на эти религиозные движения.

Прежде всего важно понимать, что почвой этих теологий и идеологий служит страх. Стремление определять доктрины, очерчивать границы, возводить стены и обособлять верующих в священный анклав, где строго соблюдается закон, растет из того самого страха перед уничтожением, который в любые времена приводил фундаменталистов к убеждению, что секуляристы хотят стереть их с лица земли. Современный мир, восхищающий либерала, кажется фундаменталисту безбожным, лишенным смысла и даже сатанинским. Если бы с такими паранойяльными, конспирологическими, мстительными измышлениями человек пришел к психиатру, диагноз ему был бы обеспечен. Примером ужаса и разочарований, которые внушал модерн многим протестантским фундаменталистам, служит премилленаризм, считающий ряд самых положительных достижений современности делом рук дьявола, вынашивающий человекоубийственные планы и представляющий человечество скатывающимся к ужасной кончине. Нигилизм, присущий фундаменталистским программам, тоже питается страхом. Эти страхи невозможно развеять разумными доводами или искоренить насильственными методами. Правильнее было бы начать считаться с этим глубинным неврозом, пусть даже либерал или секулярист не сможет почувствовать этот застящий глаза страх.

Во-вторых, важно сознавать, что эти движения – не попытка вернуться к пережиткам прошлого, они вполне современны, инновационны и имеют модернизирующий характер. Протестантские фундаменталисты придерживаются буквалистского, рационального толкования Библии, кардинально отличающегося от более мистического, аллегорического подхода эпохи премодернизма. Разработанная Хомейни теория вилайат-и факих стала революционным переворотом для многовековой шиитской традиции. Мусульманские мыслители проповедовали теологию освобождения и выработали антиимпериалистическую идеологию, созвучную движениям в других странах третьего мира того же времени. Даже ультраортодоксальные иудеи, решительно отворачивающиеся от современного общества, превратили свои иешивы в современные по сути, самоопределяющиеся институты. Они подошли с беспрецедентной строгостью к соблюдению Торы и научились политическим манипуляциям, которые наделили их невиданной для религиозных евреев за последние два тысячелетия властью.

На протяжении всей книги мы наблюдали, как религия не раз помогала человеку приспосабливаться к модерну. Саббатианство, квакерство, методистская церковь, исламский мистицизм готовили иудеев, христиан и мусульман к глобальным переменам, обеспечивая контекст, в котором новые идеи обретали смысл. Американцев, не разделявших деизма отцов-основателей республики, подготовило к революционной борьбе Великое Пробуждение. У мусульман понимание таких современных идеалов, как отделение религии от политики, тоже выработалось благодаря движущим силам их собственной духовности. В Европе секуляризм и научный рационализм также поначалу воспринимались как новые направления веры. На модернизацию были направлены и некоторые из более поздних рассмотренных нами движений. Хасан аль-Банна, Шариати и даже Хомейни пытались привести мусульман к модерну, не отрываясь от исламской почвы – как более родной и знакомой народу, чем импортированная западная идеология. Только так они могли «вернуться к себе» и помочь тем, кто невольно оказался в стороне от модернизации, понять такие институты, как представительные органы власти и демократическое правление. Кроме того, это была попытка окружить модерн священным ореолом. В премодернистской религии миф и логос всегда были взаимодополняющими, и теперь исламские реформаторы помещали прагматические правительственные задачи в религиозно-мистический контекст.