Битва за Францию

   — Это сделал де Молина, я уверен, — заявил он. — Только Великий магистр «Молчаливых» мог подослать к герцогу этого сумасшедшего фанатика.

Генриетта отрицательно покачала головой:

   — Гибель Верховного адмирала сейчас, когда английский флот готов отправиться в плавание, — это смертный приговор всем французским гугенотам, и маркиз, при всей своей ненависти к покойному, не мог этого не понимать.

   — Это было бы так, если бы Бэкингем и впрямь собирался отстаивать интересы ларошельцев. Но он был далёк от этого, Мадам! Я своими ушами слышал, как Субиз обвинил его в том, что герцог хочет повести флот к Ла-Рошели только для того, чтобы самому заключить выгодный мир с французами. Неужели Ваше Величество думает, что Бэкингем проникся горячей любовью к ларошельцам, которые вовремя не поддержали английскую интервенцию, чем поспособствовали поражению прошлой экспедиции? И потом в отличие от Субиза он не был склонен недооценивать Ришелье и его дамбу.

   — Но... — королева задумалась. — Зачем же тогда Бэкингем снаряжал в путь корабли?

   — Чтобы продемонстрировать свою силу в возможных переговорах. Герцога убили в тот момент, Мадам, когда он собирался ехать в Саутвик, чтобы предложить это королю вместе с венецианским послом, который должен был выступить посредником. Думаю, де Молина каким-то образом узнал намерения герцога и решил убрать его с дороги, пока он не заручился согласием Его Величества. Флот уже готов к отплытию, в Англии достаточно храбрых командиров, способных возглавить экспедицию, да и солдаты, ненавидящие Верховного лорда-адмирала охотнее будут повиноваться новому командующему. Вы понимаете, о чём я говорю?

   — Но Великий магистр ничего не сказал мне о своих подозрениях, — совсем растерялась Генриетта.

   — Конечно. А ещё он позабыл вам рассказать о том, что произошло в Женеве, когда орден иезуитов напал на его след.

   — Потому что ни о чём не подозревает!

   — Или же знает наверняка. Ваше Величество, вы действительно уверены, что маркиз поверил той сказке, которую вы ему рассказали? Потому что, если это не так, следующей его жертвой будете вы.

Генриетта поднялась. Её чёрные глаза расширились от ужаса, алые губы побелели.

   — Сядьте, — тихо проговорил Монтегю. — Я знаю, что поступаю жестоко, говоря так, но у меня нет другого выбора. Нужно действовать сейчас, иначе будет поздно. Вы должны немедленно покинуть этот дворец. Де Молина уже изучил здесь все ходы и выходы, особенно тот, который ведёт в ваш кабинет. Поставить туда охрану — значит сообщить всему миру о его существовании, а оставить всё, как есть, — всё равно, что подставить собственную шею под топор палача. Поезжайте в Саутвик. Королю сейчас необходима ваша поддержка, а вам нужна защита Его Величества. И потом, — усмехнулся он. — Смерть герцога несомненно нанесла королю глубокую рану, но свято место королевского фаворита пусто не бывает, и мне бы очень хотелось, чтобы сердце Его Величества целиком принадлежало только вам, моя королева...

* * *

Когда Генриетта приехала в саутвикский дворец, так царило необычное оживление. Вопреки отчаянию короля, который оплакивал друга, запёршись в своих покоях, большинство придворных не разделяли его горя. Многие радовались, полагая, что теперь наступит мир между монархом, парламентом и народом, но благоразумно скрывали свои чувства. Взяв на заметку наибольших весельчаков, Генриетта сразу же направилась к королевской опочивальне.

   — Чарльз, открой, — попросила она, постучав.

Какое-то время из-за закрытой двери не доносилось ни звука, но потом щёлкнула задвижка, и королева увидела залитое слезами лицо мужа. Не говоря ни слова, он затащил её в комнату и снова запер дверь. И прежде чем Генриетта успела сообразить, как себя вести, Чарльз схватил её в объятия и принялся осыпать поцелуями.

   — Моя дорогая, любимая, — шептал он. — Вы единственная, кому я могу верить среди этой толпы убийц и предателей, которые нацепили на лица траур, но обрядили свои подлые души в праздничные одежды, радуясь смерти того, кто был мне единственным другом. Вы нужны мне... сейчас... всю жизнь...

Хотя страстные ласки короля были щедро политы слезами, но его непритворное горе так хорошо дополняло переворачивающее душу отчаяние Генриетты, что супруги наконец обрели ту гармонию, которая отныне сопровождала всю их семейную жизнь.

На следующее утро Чарльз покинул свою спальню. И хотя его сердце продолжало оплакивать погибшего друга, которого он теперь называл не иначе, как «мой мученик», ум собирался за него отомстить. Пригласив к себе епископа Лода, на которого перенёс частицу своей любви к Стини, король приказал ему провести расследование и найти сообщников убийцы.

   — Я не верю, что этот негодяй одержим дьяволом и действовал один, — заявил он. — Я ощущаю здесь руку Франции так же отчётливо, как прежде слышал звон французского золота в английском парламенте, который требовал суда над Бэкингемом.