Битва за Рим

Остаток дня и почти всю ночь Рим кричал и вопил, многие приняли смерть, многие предпочли бы умереть. Тут и там в небо рвались языки пламени, крики сменялись безумным предсмертным визгом.

Публий Анний, больше всех прочих ненавидевший Антония Оратора, поскакал с конным отрядом в Тускул, где у того было имение, и с огромной радостью нашел и убил Антония Оратора. Голову убитого доставили в Рим и водрузили на ростре на острие копья.

Фимбрия поскакал со своим отрядом на Палатинский холм, за цензором Публием Лицинием Крассом и его сыном Луцием. Первым на глаза Фимбрии попался сын, бежавший по узкой улице к своему дому, где думал укрыться; пришпорив коня, Фимбрия догнал его, наклонился в седле и полоснул Луция Красса по спине мечом. Видя это и не находя способа избежать той же судьбы, отец вынул из складок тоги кинжал и покончил с собой. На счастье, Фимбрия не знал, которая дверь в переулке между стенами без окон вела в дом Лициниев Крассов, поэтому третий сын Марк, не достигший еще сенаторского возраста, уцелел.

Оставив своим людям приятную обязанность – обезглавить Публия и Луция Крассов, Фимбрия с несколькими подручными занялся розыском братьев Цезарей. Двоих, Луция Юлия и его младшего брата Цезаря Страбона, он нашел вместе, в одном доме. Обе головы, ясное дело, приберегли для ростры, но обезглавленное туловище Цезаря Страбона с болтающимися конечностями Фимбрия приволок на могилу Квинта Вария и там «убил» вторично, словно принеся жертву человеку, которому Цезарь Страбон вынес обвинительный приговор и который расстался с жизнью медленно и мучительно. Оставалось найти старшего брата, Катула Цезаря, но тут Фимбрии помешал гонец от Мария, приказавшего сохранить Катулу Цезарю жизнь, чтобы он был предан суду.

Наутро ростра была утыкана копьями с мертвыми головами: Анкария, Антония Оратора, Публия и Луция Крассов, Луция Цезаря, Цезаря Страбона, старика Сцеволы Авгура, Гая Аттилия Серрана, Публия Корнелия Лентула, Гая Неметория, Гая Бебия и Октавия. Улицы были усеяны трупами, на углу, где маленький храм Венеры Клоакины примыкал к базилике Эмилия, лежала куча не представлявших интереса голов, Рим смердел запекшейся кровью.

Безразличный ко всему, кроме своей безудержной мести, Марий явился в колодец комиция, присутствовать при созыве его новоизбранным плебейским трибуном Публием Попиллием Ленатом народного собрания. На собрание никто, конечно, не пришел, но оно все равно состоялось после того, как бардиеи, новые граждане, выбрали себе сельские трибы. Квинту Лутацию Катулу Цезарю и Луцию Корнелию Меруле, фламину Юпитера, тут же предъявили обвинение в государственной измене.

– Я не стану ждать приговора, – заявил Катул Цезарь, проплакавший все глаза по судьбе братьев и многочисленных друзей.

Он сказал Мамерку, которого срочно вызвал к себе домой:

– Забирай жену и дочь Луция Корнелия Суллы и беги со всех ног, Мамерк, молю! Следующим будет обвинен Луций Сулла, и все, кто даже отдаленно с ним связан, умрут – или, в случае Далматики и твоей жены, Корнелии Суллы, того хуже…

– А я-то хотел остаться! – растерянно молвил Мамерк. – Риму понадобятся люди, не затронутые этим кошмаром, Квинт Лутаций.

– Да, Риму понадобятся такие люди. Но среди оставшихся их не будет, Мамерк. Я не намерен жить ни на мгновение дольше, чем мне суждено. Обещай забрать Далматику, Корнелию Суллу, всех детей и отправить их в безопасное место, в Грецию. Охранять их будешь ты сам. Тогда я смогу вздохнуть спокойно и сделать то, что должен.

Мамерк скрепя сердце дал обещание и за день многое сделал для спасения движимой и денежной собственности Суллы, Скавра, Друза, Сервилиев Цепионов, Далматики, Корнелии Суллы и своей. К наступлению темноты он, женщины и дети уже миновали Санковы ворота, наименее многолюдные из всех римских ворот, и устремились к Соляной дороге; этот путь представлялся более безопасным, чем южный, на Брундизий.

Катул же Цезарь написал короткие записки фламину Юпитера Меруле и великому понтифику Сцеволе. Потом он приказал рабам собрать по дому все жаровни и разжечь их в главной гостиной, от недавно оштукатуренных стен которой еще исходил едкий запах известки. Забив тряпками все отверстия и щели, Катул Цезарь расположился в удобном кресле и развернул свиток с последними книгами «Илиады», свое излюбленное чтение. Когда марианцы взломали дверь, он все так же прямо сидел в кресле со свитком на коленях; комната была полна ядовитого дыма, тело Катула Цезаря успело остыть.

Луций Корнелий Мерула не дождался обращенного к нему письма Катула Цезаря, оно застало его уже мертвым. Благоговейно завернув свой жреческий шлем в накидку-лена, он оставил сверток под статуей Великого Бога в своем храме, потом отправился домой, сел в горячую ванну и вскрыл себе вены костяным ножом.

Но великий понтифик Сцевола прочел письмо Катула Цезаря.