Битва за Рим (Венец из трав)

Вернувшийся из изгнания Метелл Нумидийский превратился в человека-легенду. Он с замиранием сердца признавался себе, что, не будучи еще стариком и не собираясь умирать, уже стал на Форуме преданием. Из уст в уста передавался рассказ о его консульской карьере, достойной Гомеровой лиры; о том, с каким бесстрашием он предстал перед Луцием Эквицием, о перенесенных им ударах судьбы, о том, с какой смелостью он испрашивал себе новых испытаний. В легенду превратились его ссылка и то, как его изумленный сын считал бесконечные денарии, когда над Гостилиевой курией заходило солнце, а Гай Марий ждал момента, чтобы поклясться в приверженности второму земельному закону Сатурнина.

«И все же, — размышлял Метелл Нумидийский, простившись с последним в этот день клиентом, — я войду в историю как величайший представитель великого рода, наибольший Квинт из всех Цецилиев Метеллов». Эта мысль заставляла его раздуваться от гордости и счастья. Он вернулся домой, где встретил необыкновенно радушный прием. Чувство небывалого довольства переполняло Метелла. Да, его война с Гаем Марием длилась долго! Однако ей все-таки настал конец. Он победил, а Гай Марий остался в проигрыше. Никогда больше Риму не придется страдать от подлостей Гая Мария.

Слуга поскребся в дверь таблиния.

— Да? — отозвался Метелл Нумидийский.

— Тебя хочет видеть Луций Корнелий Сулла, господин.

Когда Сулла вошел в дверь, Метелл Нумидийский уже шел навстречу гостю с приветственно протянутой рукой.

— Дорогой Луций Корнелий, какая это радость — увидеться с тобой! — проговорил он, источая радушие.

— Да, мне давно уже пора лично засвидетельствовать тебе уважение, — ответил Сулла, усаживаясь в кресло для клиентов и напуская на себя виноватый вид.

— Вина?

— Благодарю.

Стоя у столика, на котором возвышались два кувшина и несколько кубков из чудесного александрийского стекла, Метелл Нумидийский спросил, глядя на посетителя и поднимая брови:

— Стоит ли разбавлять хиосское вино водой?

— Разбавлять хиосское — преступление, — ответил Сулла с улыбкой, свидетельствующей о том, что он успел освоиться в гостях.

Хозяин не двинулся с места.

— Твой ответ — ответ политика, Луций Корнелий. Не думал, что ты принадлежишь к этой когорте!

— Квинт Цецилий, пусть в твоем вине не будет воды! — вскричал Сулла. — Я пришел к тебе в надежде, что мы сможем стать добрыми друзьями.

— В таком случае, Луций Корнелий, станем пить наше хиосское неразбавленным.

Метелл Нумидийский взял в руки два кубка: один поставил на стол рядом с Суллой, другой забрал себе; усевшись, он провозгласил:

— Я пью за дружбу!

— И я. — Пригубив вина, Сулла нахмурился и посмотрел Метеллу Нумидийскому прямо в глаза. — Квинт Цецилий, я отправляюсь в качестве старшего легата в Ближнюю Испанию вместе с Титом Дидием. Понятия не имею, сколько времени продлится мое отсутствие, однако мне представляется, что оно затянется на годы. Вернувшись, я намерен немедленно баллотироваться в преторы. — Откашлявшись, он отпил еще. — Тебе известна подлинная причина моего провала в прошлом году?

Уголки рта Метелла Нумидийского слегка растянулись в улыбке, однако недостаточно, чтобы Сулла понял, что это за улыбка: насмешливая, злобная или благодушная.

— Да, Луций Корнелий, знаю.

— Что же именно ты знаешь?

— Что ты сильно огорчил моего большого друга Марка Эмилия Скавра, испугавшегося за свою жену.

— Вот как! Значит, моя связь с Гаем Марием тут ни при чем?

— Луций Корнелий, столь здравомыслящий человек, как Марк Эмилий, никогда бы не покусился на твою государственную карьеру из-за твоего боевого содружества с Гаем Марием. Хотя сам я не был здесь и не мог быть свидетелем событий, у меня сохранилась достаточно тесная связь с Римом, чтобы понимать, что в то время ты был уже не так крепко привязан к Гаю Марию, — добродушно объяснил Метелл Нумидийский. — Поскольку вы больше не родня друг другу, я вполне могу это понять. — Он вздохнул. — Однако тебе не повезло: едва ты успешно порвал с Гаем Марием, как чуть не стал причиной беды в семействе Марка Эмилия Скавра.

— Я не совершил ничего недостойного, Квинт Цецилий, — процедил Сулла, стараясь не давать волю раздражению, но все больше укрепляясь в мысли, что этой тщеславной посредственности лучше не жить.

— Я знаю, что о недостойных поступках речи не было. — Метелл Нумидийский осушил свой кубок. — Можно только сожалеть, что, когда дело доходит до женщин, даже самые старые и мудрые головы одолевает головокружение.

Стоило хозяину обозначить свое намерение подняться, как Сулла резво вскочил на ноги, схватил со стола оба кубка и отошел, чтобы наполнить их.

— Дама, которую мы оба подразумеваем, приходится тебе племянницей, Квинт Цецилий, — проговорил Сулла, стоя к собеседнику спиной и загораживая своей тогой стол.

— Только поэтому мне и известна вся эта история.

Протянув Метеллу Нумидийскому кубок, Сулла снова уселся.

— Считаешь ли ты, будучи ее дядей и хорошим другом Марка Эмилия, что я действовал правильно?

Хозяин пожал плечами, отпил вина и скривился.