Битва

Водитель «порша» вылезает из машины и бежит к ним. Затем она видит Сияющего и Менискуса, и судороги узнавания пробегают по ее лицу. Она ныряет в «порш» и с ревом уносится прочь. Бонус снова всхлипывает.

— Эй, — сказал Сияющий, слегка встряхнув ее. — Ты видела номер того грузовика?

— 452НЛН, — ответила она машинально.

— Точно. Слушай, я научу тебя драться, а когда ты научишься драться хорошо, мы найдем того водителя, и ты выбьешь из нее все дерьмо.

Они дошли до съезда с автомагистрали, где движение было поспокойнее и в длинной траве у обочины стрекотали сверчки. Солнце всходило в желтом мареве. Впереди виднелась вывеска закусочной «Палас», перед которой выстроилась куча велосипедов.

Каррера посадил Бонус на велосипед, расставил ее руки на руле и подтолкнул ее. Она нажала на педали.

НАДЕНЬ ШЛЕМ

Господи, как же я счастлива! Вперед, через промозглый, сильный ветер, оставляя за собой машины и возмущая водителей своей отвратительной ездой. Повсюду сплошная синтетика: высосанные из пальца теории, надуманные планы, бетонные дорожные разделители абстрактных идей, пятна моторного масла усеивают дорожное покрытие, свет вспыхивает в грязных стеклах машин. Мошки яростно бросаются на мое стремительно несущееся лицо, находя лишь смерть.

Мы промчались на мотоцикле прямо через все Торжище. Сначала Торжище, потом автостоянка, и вот мы на Восточном шоссе № 4, на пути в город Нью-Йорк. Им уже вряд ли удастся нас остановить.

Я пристраиваюсь за автобусом, который останавливается в Бергенфилде. Мимо проносятся машины по трем полосам, пока мы застряли позади автобуса, который дребезжит и скрипит на обочине. Приземистая старушка в ситцевом платьишке, сквозь которое просвечивается сорочка, стоит на автобусной остановке с грудой пакетов. «Харлей» рычит и что-то недовольно бормочет, пока мы с Сук Хи глотаем автобусные выхлопные газы. Старушка оборачивается и смотрит на меня через плечо, забираясь в автобус. Она крутит пальцем у головы, а потом тычет им в мою сторону.

К этому времени я уже на таком взводе, что, будь у меня оружие, я бы скорее всего всадила в нее пару пуль. Но чего нет — того нет, а через минуту автобус снова двигается, но я по-прежнему тащусь в отвратительном облаке, потому что на «харлее» страшно перестраиваться в другую полосу. Через минуту поднимаю голову и в заднем окне автобуса снова вижу эту старушку. Ей, должно быть, около семидесяти, она смахивает на испанку, а губы ее накрашены ярко-ярко. Она опять тычет в меня пальцем, а потом снова принимается показывать себе на голову. Она что-то говорит, но слов не разобрать.

Я прихожу к выводу, что она доминиканка, а ее знаки не что иное, как какое-нибудь проклятие вуду. Я бросаю «харлей» прямо в гущу движения и жму на газ. Мы проезжаем мимо автобуса со старухой-ведьмой, я замечаю, что бензина осталось совсем мало, и понимаю, что бензин тоже является частью проклятия.

Затем, секунд через тридцать, меня осеняет. Те слова, что она мне говорила.

— Надень шлем!

Я хохочу.

Потом с трудом сдерживаю рыдания.

Часть меня осталась в этом автобусе, рядом со старушкой. Я так отчетливо представляю ее себе. Вижу, как она возвращается в свой маленький домик с полуэтажами, в котором она сдает в аренду цокольный этаж. Захватив гору «почтового мусора», идет на кухню со старомодными ящичками из искусственного дерева. В ящичках полно сухого печенья «Риц», а в холодильнике стоит кола «Шоп-Райт». Она проверяет автоответчик в надежде, что звонила дочь, но там висит только сообщение от Агнесс, соседки, интересующейся, можно ли ей заскочить и воспользоваться ее сушилкой, потому что у самой Агнесс сушилка не работает.

Внезапно мне кажется, что мой враг — никто.

И все из-за этой глупой женщины. Она ведь ничего не знает, ничего, ни капли, она никогда не изучала физику и скорее всего полагает, будто бы Холокоста никогда не было. Она никогда и не слыхала о сверхновой звезде 19971Т, поэтому даже и не догадывается, что вселенная — летящая частица, скорость которой постоянно растет. Она только и умеет, что сплетничать с подругами и готовить обед в День благодарения на шестнадцать персон. Может, она умеет делать и какие-нибудь другие штуки, столь же не вписывающиеся в мировой порядок. Но именно благодаря этой глупой старушке, уговаривающей меня надеть шлем, я чувствую себя другой.

Ах, если бы только я могла отсечь свою дурацкую башку! Жаль, что у меня есть неокортекс. Бьюсь об заклад, именно из-за него у нас с Алексом вышел такой паршивый секс. Готова поспорить, это моя гребаная гомогенетическая кора головного мозга заставляет меня слишком много думать.

Может статься, это не мир катится в пропасть, а только я? Или, пожалуй, мы на пару с ним катимся, но кому до этого дело?

Может, я и не хочу, чтобы моему миру пришел конец.

Если все погибнет, то как быть с той дамой в автобусе?

Она кажется такой славной. Если бы я позвонила в ее дверь, она бы предложила мне сухого печенья «Риц» и выдохшейся колы. Спросила бы, нравится ли мне учиться, и я скорее всего солгала бы. Она бы изъявила готовность купить все, что я продаю.