Битвы божьих коровок

Что говорил ему Крянгэ о так и не найденном орудии преступления? Это не нож, лезвие ножа не смогло бы оставить такой идеально тонкий порез. Это не тесак и не топор. Скорее всего – хирургический скальпель.

Или бритва, от себя добавил Забелин и протянул руку к янтарю.

Лезвие бритвы, выскочившее из янтарной ручки, угрожающе блеснуло. Да что там, оно ослепило Забелина идеально наточенным краем. Наверняка он натачивает ее на ремне, старинный дедовский способ. Потом бреет подбородок, а потом полосует горло любовницы. На бритве не было никаких следов жертвенной крови, она сверкала белозубой улыбкой, как звезда сороковых Марика Рокк… Еще бы, отличная сталь, скорее всего – немецкая…

С величайшими предосторожностями Забелин сложил бритву и сунул себе в левый карман. В правом лежал “макаров”, и теперь карманы уравнялись.

Вооружившись этими противовесами, Забелин откинул крючок и толкнул дверь. И едва не сбил с ног Пацюка. Тот стоял перед Забелиным в красной, не первой свежести рубахе в крупную клетку и спортивных штанах. Худой и несчастный, с запавшими щеками, запавшими глазами и запавшим ртом, похожий на фоторобот всех серийных убийц сразу.

– Что-то вы долго, шеф, – сказал он, тщетно пытаясь заглянуть в ванную, из которой только что вышел Забелин.

Как будто это что-то могло изменить.

– Кровь носом пошла, – соврал Забелин. – У меня бывает иногда… А я, хоть и старый черт, до сих пор этого боюсь. А ты?

– Нет. Не боюсь.

– Не сомневаюсь.

– В каком смысле? – насторожился Пацюк.

В самом прямом, парень. Да и чего тебе бояться крови, если ты ее тазами с места на место таскаешь. Да еще по моргам бегаешь. Но ничего подобного Забелин вслух не произнес. Наоборот, осклабился в приветливой улыбке.

– Тебе привет от Крянгэ. Просил передать, что про сотенную помнит.

Кровь прилила к щекам Пацюка, и это тоже не укрылось от Забелина. Явно смутился, покраснел – интересно, почему? Потому что стыдно деньги не возвращать? Или потому, что Крянгэ застукал его в морге?

– Я тоже помню. – Пацюк посторонился, пропуская Забелина в кухню. Но тот даже не подумал пройти. Поворачиваться спиной к типу, у которого и на уме, и в кулаках, спрятанных в карманы, неизвестно что… Это извините!..

– Сначала ты. На правах, так сказать, хозяина…Кухня была самой обыкновенной. Холодильник у окна, стол у стены, несколько навесных шкафчиков, несколько давно вышедших из моды чеканок: “Девушка и лань”, “Девушка и березка”, “Девушка и лунный свет”. В окружении одинаковых, как патроны к “АКМ”, девушек можно было немного расслабиться. Слава богу, хоть здесь нет никакого намека на присутствие покойной. Однако будь его, забелинская, воля, он присовокупил бы к трем чеканкам еще две: “Девушка и таз с кровью”, “Девушка и опасная бритва”. И снабдил бы их соответствующим артикулом.

Сам же Пацюк опасным не выглядел. Во всяком случае, пока разливал по чашкам странную жидкость наглого, ярко-рубинового цвета.

– Это что такое? – удивился Забелин.

– Каркадэ, – пояснил Пацюк. – Цветочный чай. Очень полезный. Вам сколько сахару?

– Три. Нет, четыре.

Забелину предстоял серьезный разговор, который мог кончиться чем угодно. А перед “чем угодно” никогда не помешает накачаться дармовой глюкозкой.

Пока Пацюк заправлял забелинский чай сахаром, следователь крутил головой, изучая возможное поле боя. В кухне не особенно развернешься и состязания по вольной борьбе не проведешь – слишком тесно. Так что, вооружившись пистолетом и спрятав бритву, он до некоторой степени себя обезопасил. Никаких ножей в обозримом пространстве, никаких утюгов, паяльников, напильников, штопоров; никаких подсвечников и канделябров. И отбившихся от рук пестиков для картофельного пюре.

Можно приступать.

Забелин отхлебнул широко разрекламированный Пацюком каркадэ (оказавшийся на поверку самым обыкновенным компотом, в котором плавали скукоженные тельца каких-то цветов) и ласково, по-отечески, улыбнулся:

– Да, брат… Лицо у тебя не того. Не внушает оптимизма…

– Вы уже говорили об этом, – напомнил Пацюк.

– Что-то припоминаю. Часто тебя так накрывает?

И снова мочки пацюковских ушей вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Забелин сильно подозревал, что – крокодиловы.

– Не часто, – выдавил из себя Пацюк. – Редко. Никогда такого не было.

– Я сенную лихорадку имею в виду, – уточнил Забелин.

– Я тоже. – Лихорадочный румянец переместился с мочек на щеки.

– А ты что подумал? – продолжал донимать Пацюка следователь.

– Про сенную лихорадку… подумал.

– Тебе отлежаться надо. А не по моргам шастать. Кстати, ты что там делал?

Пацюк открыл было рот, снова закрыл его и ничего не сказал. Только волосы у него зашевелились. Именно зашевелились, издавая какое-то странное, едва уловимое ухом шипение. Забелин завороженно наблюдал за каплей слюны, приклеившейся к уголку пацюковского рта. Наверняка почище серной кислоты будет. Сейчас сорвется и упадет. И тогда прости-прощай чистенький пластмассовый столик. Прожжет до основания.

Но до порчи мебели дело не дошло. Пацюк слизнул слюну, судорожно дернул кадыком и спросил, глядя прямо в глаза Забелину:

– Вы зачем пришли?