Битвы за корону. Прекрасная полячка

Но и без «пряников» нельзя. Стимул должен быть как отрицательный, так и положительный. Все сотни оповестили, что кашеварам приказано закладывать в котлы (каждый для сотни) разное количество мяса. Прибывшие первыми с занятий (оценивали, как усвоен очередной урок, мои сотники-инструкторы) подходили к котлу, где варилась почти полуторная норма мяса, да и само варево было горячим, с пылу с жару. Ну а прибывшие последними получали еду из котла, где половинная норма, а само варево успело остыть…

Нет, народец не голодал, даже нерадивый. Как любил говаривать мой комбат в учебке, личный состав может быть наказан, но должен быть накормлен. А потому объем самой каши оставался повсюду одинаковым, и ее вполне хватало на всех — разница была только в количестве мяса. А кроме того, остывшая еда (а если плохо выполняется упражнение по организованному отступлению, то и вовсе холодная) куда менее вкусная. Да и само сознание того, что сегодня ты и твои люди были первыми, побуждает к старанию. Зато после обеда командир лучшей сотни позволял себе эдак благодушно поделиться с другим, пришедшим последним:

— Слушай, Корень, ну и кашей сегодня накормили. А мяса стока, робяты ажно мослы не глодали, собакам их покидали. Не-эт, напрасно ты припозднился, ей-ей, напрасно.

Тот в свою очередь огрызался:

— Да я третьего дня первым был, так чуть рот себе не спалил — горяча больно. Вот и подумал — пущай лучше поостынет.

На что первый сотник простодушно осведомлялся:

— Поостынет? Чудно. А мне показалось, она у твоих людишек вовсе к мискам примерзла.

Зато в следующий раз этот Корень, исправившись и придя одним из первых, нахваливая кашу, замечал второму:

— А прав ты был, Листопад. Горячая каша и впрямь того, скуснее.

Когда проходили стрельбы, ничего не менялось. Лучшие заканчивали раньше, худшие — позже. Правда, количество «пряников» я увеличил, усилив соревновательный момент внутри сотен, внутри полков и между последними. Разумеется, с выдачей призов победителям.

Правда, призы были не особо большими, ибо приходилось расплачиваться из собственного кармана. А что делать, если Опекунский совет зарезал мне все расходы на них, заявив, будто я и без того за последнее время затребовал из казны на закупку свинца и пороха впятеро больше серебра, нежели прежде. Уговорил их лишь на одно — выдать из Казенной избы восемь серебряных кубков и братину. Первые я сделал переходящими призами для лучшей сотни в каждом полку, а братина стала наградой для лучшего полка.

Конкретным стрелкам-победителям вручались деньги. Чемпиона сотни удостаивали гривной, полка — полуполтиной, абсолютного победителя — полтиной и серебряной чаркой с непременной гравировкой на ободке: такому-то от престолоблюстителя Федора Борисовича Годунова.

Для руководства, и не только для стрелецких голов, я тоже ввел материальный стимул. Поощрялся и десятник, в чьем подчинении был победитель в сотне, и сотник, где служил чемпион полка. Разумеется, я и сам посещал эти спортивные ристалища, и Федора на них привозил. Не так часто, как хотелось бы, но ведь главное — засветиться.

Имелся у стрельцов и еще один материальный стимул, но уже на перспективу. Было объявлено, что со следующего года в каждом десятке будет введена должность снайпера, который станет получать прибавку в четверть годового жалованья. Кроме того, в каждом полку появится особая команда. В нее включат наиболее метких стрелков. Денежное содержание команды — полуторное.

Пушкарский приказ был не в моем ведении, но, по счастью, никто из бояр им ныне не руководил. Поставленный управлять средневековыми артиллеристами боярин Морозов примкнул к мятежникам и был убит раньше всех прочих, еще во время нашего отступления к Успенскому собору. Теперь во главе пушкарей оставался дьяк Иван Салматов. Я бы не стал влезать, но он чересчур оригинально понимал свои обязанности.

— Мне чтоб порядок везде был и чисто кругом, — приговаривал он, строго распекая пушкарей, когда мы с ним осматривали его владения. Не иначе как сказывалась его прежняя служба в Земской избе, ведающей в числе прочего благоустройством столицы, где Иван Семенович, как я выяснил, начинал подьячим.

— А как насчет бабахнуть? — поинтересовался я.

— Повелеть? — радостно встрепенулся сопровождавший нас подьячий Дей Витовтов.

— Цыц! — одернул своего подчиненного дьяк. — Я тебе повелю! — И, обратившись ко мне, миролюбиво заметил: — Ни к чему оно, княже, ей-ей, ни к чему. Ежели проверить на всякий случай, так оно и без того видать, что справные пушки. Опять же и государь покойный не далее как на Рождество из них стрелял.

Понятно. С таким каши не сваришь.

— Тянет на прежнее место, в Земскую избу? — понимающе осведомился я, в пятый раз за последний десяток минут услышав про порядок и чистоту.