Битвы за корону. Прекрасная полячка

Даже свечи на столе ныне были иные. Таких я у нее еще не видел — какие-то витые, тоненькие. Да и сам подсвечник другой. В тот мой визит, произошедший после первого заседания Боярской думы, на столе красовался эдакий серьезный бронзовый дядька-семисвечник, а сейчас… Я пригляделся. Ну точно — амур с крылышками торжествующе задрал руку кверху, держа подставку для трех свечей, создающих приятный полумрак. И лыбится при этом, гад.

Но подсвечник — мелочи, а вот появившаяся в комнате то ли софа, то ли кушетка — это гораздо серьезнее. Накрытая красивым и мягким даже на вид покрывалом, поверх которого в изящном беспорядке было набросано четыре или пять небольших подушечек, она так и манила прилечь и расслабиться.

На столе же, кроме трех стеклянных бокалов, из коих два — мой и Марины — оказались заново наполнены Мнишком вином (и когда успел?!), и огромного блюда с фруктами, ничего. То есть я и рад бы повторно продемонстрировать свою любовь к еде, но увы — наияснейшая учла мой аппетит, лишив меня такой возможности.

Сама Марина по меркам начала семнадцатого века выглядела так неприлично, что приятно посмотреть. В смысле на одежду. Разумеется, она стояла передо мной не в пеньюаре — тут и слова-то такого, наверное, нет. Но наглухо закрытое на груди польское платье с большим стоячим воротником, которое было на ней тогда, сменилось русским сарафаном, а под ним рубаха с фривольно расстегнутыми верхними пуговками. Зарукавий[52] на запястьях не имелось, но сами рукава были в меру длинными, хотя все равно широкими, а потому стоило ей поднять руку, что случалось поминутно, а то и чаще, как рукав съезжал чуть ли не к плечу.

Со своим лицом она тоже расстаралась, причем, надо признать, макияж нанесен достаточно искусно — в чем в чем, а в этом полячки и впрямь талантливее русских женщин. Ну и неизменный атрибут — венец. Про него, по-моему, нет смысла упоминать — куда ж она без него. У меня вообще сложилась уверенность, что она с ним не расстается даже ночью.

Признаться, я несколько опешил, напрочь утратив дар речи и лихорадочно размышляя, как выкрутиться. Откуда ж мне было знать, что она попытается с первых секунд взять быка за рога, а князя Мак-Альпина за… Впрочем, понятно за что. А Марина, посчитав мое молчание за оторопь, вызванную исключительно лицезрением ее полуобнаженных прелестей, решила ковать железо, пока горячо. Приблизившись вплотную ко мне, она томно поинтересовалась:

— Как пану князю глянется мой новый наряд?

— Великолепен, — честно ответил я.

— Вот как, — довольно промурлыкала она. — А я сама?

— О-о-о! — Я закатил глаза, чтоб она не заметила в них моих подлинных чувств.

— А князь так и не сказал, что рад лицезреть меня, — упрекнула она.

«Да уж, — в смятении подумал я. — Видеть тебя — такое счастье, что и не приведи господь». Но вслух учтиво ответил, что словами можно выразить лишь малую радость, а когда она столь велика, как у меня, то зачастую и дышать трудно… от восторга.

— Вот как? — лукаво улыбнулась Марина. На сей раз, растягивая губы, она постаралась от души, задействовав не две лицевые мышцы, а по меньшей мере два десятка, так что это выглядело почти искренне. — Признаться, князь, после неожиданного и бесцеремонного визита ко мне я и впрямь на тебя изрядно осерчала, но затем поняла, насколько ты умен, преподав сей наглядный урок и тем самым обучив осторожности.

Ну да, если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она считает, что второго такого дурака ей не найти. А может, оно и хорошо. Иногда самое разумное как раз в том, чтобы прикинуться дураком. А тут и трудиться не надо — сама опустила меня ниже плинтуса.

— М-да-а, вечерня прошла, а ложиться спать вроде рано. Так чем бы нам заняться, князь? — И Марина многозначительно оглянулась на софу.

Я оторопел еще больше. Ну ничего себе, тонкий намек толщиной с дубок. Это что же получается? Можно не тратить время на ухаживания, а бросаться на хозяюшку, хватать ее в объятия и, влепив смачный поцелуй, валить туда?! А впрочем, чего удивляться? При достижении цели любые средства хороши. Это я — балда, ибо расслабился, совершенно забыв, что с этой дамочкой ухо надо держать востро двадцать пять часов в сутки, то есть за час до того, как им начаться.

— Мне бы не хотелось скомпрометировать яснейшую перед ее батюшкой, когда он войдет, — смущенно промямлил я, лихорадочно подыскивая отговорки и недоумевая, почему до сих пор не вошли гвардейцы.