Бюро слухов

Ближе к концу ребенок развивался не так, как положено, и раз в неделю врачи вызывали жену на обследования. Она сидела на кушетке, к ней подключали приборы; она ждала, когда услышит сердцебиение. Каждый раз она боялась, что его не услышит, и каждый раз оно появлялось: гулкое, как топот копыт. Как он на нее смотрел, когда они его услышали. Казалось, больше, чем они, почувствовать уже невозможно.

Всегда, всегда, написал он в книге, которую подарил жене на прошлое Рождество.

Бессолнечный? Глухая? Офисная?

Жена стрижется в дорогой парикмахерской. Покупает новую одежду, чтобы пойти к мужу в офис. Они идут обедать; решили попробовать. Чтобы все было цивилизованно, как у французов. После жена покупает новые сапоги и относит домой даже без примерки. Дома открывает коробку и разглядывает их. Каблуки выше, чем она обычно носит. Выглядят неудобно. Так почему ей захотелось надеть неудобную обувь в самый неудобный из дней?

Ах да, понимает она. Все дело в эволюции.

Потому что я – птичка крупнее тебя!

Она надевает черные кроссовки, джинсы и рубашку, которую кто-то классный когда-то назвал крутой.

32

Если бы эту сцену описал кто-то из ее студентов, она бы все им там наисправляла. Проливной дождь, у жены сломался зонтик, а Другая – в длинном черном плаще. Ту первую сцену в метро, скучную, можно вообще вырезать – ту, где жена притворяется буддисткой. (Я – человек, она – человек, я – человек, она – человек, и так далее.) Нуждалась? А нельзя было нуждаться издалека?

Она бы попросила подробнее описать внешность Другой. Вырезала бы вялое рукопожатие и подчеркнула натянутость диалога. (Ты причинила моей семье много боли. Не хочу больше быть для тебя абстракцией.) Добавила бы детали карандашиком: Другая плачет; лопочет что-то невнятное. Должна же она что-то чувствовать? Хоть какие-то угрызения совести? Момент перед тем, как Другая поворачивается на каблуках, не говоря ни слова, и уходит от них, она бы замедлила. Неужели это все?

Она бы заметила, что самое интересное – то, что было до. Перед выходом из дома жена сфотографировала себя и на фото стоит с развевающимися на ветру волосами; муж звонит ей, когда она выходит из вагона метро, и говорит: «Не приходи. Планы изменились. Встретимся на улице». Муж говорит, что не удержался и все ей рассказал. «Она сама сюда придет», – говорит он. Но она не приходит. Сидит и прячется в офисе. Вот здесь можно чуть поподробнее о том, что чувствует жена. А она чувствует, как в ней закипает что-то неведомое; она стоит на углу в Мидтауне в час дня в будний день, бьет ногой по газетному автомату и кричит: «Ты переспал с ребенком! Она же еще ребенок, блин! Пусть немедленно спускается сюда!» Очень эмоционально заряженный момент, напишет она напротив сцены, в которой муж звонит Другой и очень ласково пытается уговорить ее спуститься. Он ласково произносит: ну пожалуйста, спустись, и голос его так нежен, ему так не хочется причинять Другой боль, а все потому, что его чокнутая жена устроила сцену и орет на улице. Она орет и орет. Наконец жена замолкает и медленно и отчетливо говорит мужу: «Скажи, что если она не выйдет, я сама приду к ней на работу, а если она уволится с работы, я приду к ней домой, а если она переедет, я узнаю куда и приду туда. Скажи ей, что я найду ее везде. Я отлично умею искать. Я, блин, на этом собаку съела. Я ее из-под земли достану». Прохожие отводят взгляды. «Просто выходи, – говорит он. – Пожалуйста. Пожалуйста. Рано или поздно это все равно должно случиться».

Дождь усиливается. Они насквозь промокли. «Десять минут! – кричит жена. – Десять долбаных минут! Мне больше и не надо!» Жена, которая за все эти годы почти никогда на него не кричала, а уж на людях – тем более. Здесь отметьте переход к повествованию от лица другого рассказчика. Жена замечает, что у нее болит нога; слишком сильно она била по автомату с газетами. Может, она даже ее сломала? Тут добавьте паузу. Небольшая заминка – и действие продолжается. Муж вешает трубку. У него дрожат руки. «Она спускается, – говорит он. – Сейчас придет».