Бьющий на взлете

Что остается в финале, после любви? Пустота. И что остается от человека после смерти? У некоторых живая память, не позволяющая им двигаться дальше, они застревают, как муха в янтаре, но он, Гонза, не таков. Он предпочитал забывать, иначе короткая память переполнялась, как мочевой пузырь, и требовала облегчиться. Облегчение чаще всего настигало в словах, а поскольку ему всегда форма была интересней содержания, то сочиненный текст нес мало связи с реальностью, зато его всегда можно было использовать для того, чтоб в отражении общего себя явно увидела какая-то частная — и увлеклась. Прекрасное применение памяти о тех, кого уже нет — уловление тех, кто есть. Он и пользовался. Но нет, не помнил по-настоящему. Нахрена помнить по-настоящему, это чтобы раны не зарастали? Он не подписывался на такое.

Но жизнь однажды подписала его на Прагу, перепрошила память нестираемым.

Бродил бесцельно, отказываясь вспоминать. Ибо зачем? Сделать уже ничего не сможешь. Только складывать многослойный текст о пустоте внутри и снаружи, проводя время до точки в эпилоге. Только лететь, быть в движении, не прерываться, не останавливаться.

Ноги сами принесли на поле Чудес. Ну и какую мечту ты готов зарыть здесь под апельсиновым деревцем, какое золотце? Близ ателье проката костюмов у дверей сиротливо притулился женский манекен в маске, треуголке, амазонке, в полутемной пыльной витринке гроздьями свисало местное серебро — кулоны, браслеты, серьги, длинные гирлянды ажурных цветов, легчайше соединенные между собой, им предлагалось парить от мочки уха вплоть до женской ключицы, охватывать запястье, ласкать горло… жаль, больше некому подарить. Анеля фыркнет и не наденет. В Санта-Мария-деи-Мираколи, похожей на изысканную резную шкатулку из мрамора теплейшего сливочного оттенка, внезапно свадьба, хоть и в будни — двери распахнулись, и человеческая итальянская лава бурно вылилась на ступеньки. Размахивающая букетом невеста столь явно превосходила бюстом и кормой чаяния любого здорового мужчины, что Гонза тепло подумал об ее избраннике — повезло чуваку, лишь бы справился, не надорвался. Гонза знал, что на встреченную свадьбу тут полагается загадать желание, в каждом городе сотни мест, где полагается его загадать, но давно оставил эту традицию — на каждую памятную намоленную точку не хватит мечт, да и вовсе их не было, тех желаний, уже давно. Он бывал ведь в таких местах, где исполняется вообще все — включая Стену Плача и резиденцию Далай-Ламы, — но бывал там не ради суеверий, а полноты жизни для. Невеста, хищно оскалясь, бросила в толпу свадебный букет, и все это было совершенно наивно, так несбыточно, трогательно и нелепо, что… хорошо, ладно, пускай, все равно не исполнится.

Он хотел бы повидаться. Еще раз повидаться с той, что под белым камнем.

Но что говорить об этом. Глупо даже думать.

Флердоранж прилетел, чуть не хлестнув по лицу. Подумал и отдал ближайшей взвизгнувшей от удивления синьорите. Чужая свадьба — лучший способ ощутить и себя чужим на празднике жизни. И удивился, когда, протискиваясь в толпе гостей, мигом охватившей, обтекающей его, ощутил руку обукеченной им синьориты не где-нибудь, а у себя ниже пояса — притерлась, затем сделала невинные глаза. Девчонка была очень юной и человеческой, ничего лишнего он в ней не ощутил. Не, ну конечно, внимание всегда приятно, однако, несмотря на известную открытость экспериментам, Гонза любил проявлять инициативу сам, выбирать тоже сам и немного изумлялся, когда бойкое молодое поколение успешно его объективировало. Девчушка подержалась за ширинку весьма уверенно, а теперь улыбалась как ни в чем не бывало. Хитиновый друг внутри аж возрадовался: еда, сама пришла! Отыметь и съесть! Но был вновь осажен. Момент… они посмотрели друг на друга, поняли друг друга, а после она утекла с толпой, а он не сделал и движения вслед.

Что-то явно происходило вокруг, и Гонза не понимал, что именно.

Но оно начинало ему не нравиться.

В этот раз многовато секса было разлито в воздухе. Да, много даже для него.

Липкая, сладкая ловушка для насекомых.

Глава 5 Идущий по крышам

Сан-Дзаниполо