Бюст на родине героя

— У вас я, кажется, еще ничего не просил. Мы с вами даже не знакомы, — отбрил я человечка, несколько скрадывая резкость дипломатической улыбкой.

— Ну так давай познакомимся, — сказал он и протянул мне маленькую, но мозолистую и очень крепкую ладошку. — Натан.

Он назвался с таким достоинством, словно из-за общеизвестности своего титула он его опустил как само собой разумеющееся: не принц Уэльсский Натан, не маркиз де Натан, а просто Натан.

Мне нравится это имя. Оно твердое и упругое, отскакивает от языка, как литой резиновый мячик от пола. Должно быть, потому, что это редкое слово-перевертыш: одинаково читается и слева направо, и справа налево. Хрестоматийный пример перевертыша: «А роза упала на лапу Азора».

Помнится, в редакции, где я давным-давно работал, было повальное увлечение перевертышами — целыми днями на службе мы корчились в творческих муках, а когда кого-то осеняло, он спешил поделиться со всеми своей находкой и орал: «искать такси!», или «укуси суку!», или «рислинг сгнил, сир!» Эта эпидемия закончилась столь же внезапно, как и началась. Были рождены перевертыши-эталоны, образцы, превзойти которые невозможно. Один из моих сослуживцев где-то наткнулся на бессмертную фразу: «Леша на полке клопа нашел». Другой же коллега сам сочинил настоящий шедевр: «Веер веял для евреев». Согласитесь, как не пыжься, выше не прыгнешь.

Должно быть, сентенцию про веер для евреев я пробормотал вслух, потому что Натан переспросил:

— Что-что? Что ты сказал, молодой человек?

— Ничего. Это я про себя, — ответил я и назвал свое имя.

Натан кивнул мне благожелательно и, тут же потеряв ко мне интерес, повернулся к Шурке. Я же получил возможность внимательнее рассмотреть нового знакомца.

Это только на первый взгляд Натан казался человечком — из-за малого роста и несоразмерного рубильника, который доминировал на его лице. На самом деле, несмотря на брюшко, он был ладно сложен — крепкий, кряжистый, этакий малогабаритный автопогрузчик. Этот тип хорошо мне знаком по славной когорте евреев-атлетов тридцатых — сороковых годов, из которой вышел наш великий силач Григорий Новак. В каждом движении Натана ощущалась уверенность и сила, будто он сию минуту готов выйти на помост, зачерпнуть мозолистыми ладонями жменю белой магнезии, наклониться над штангой вдвое тяжелее его самого и намертво, в замок, охватить короткими толстыми пальцами холодный железный гриф. Кстати, на пальцах Натана я заметил наколки-перстни и вытатуированные на костяшках крестики — принятые в блатном мире отметки, свидетельства о ходках в зону, то есть об отсидках. Крестиков было три.

Лицо Натана, при всей своей уродливости, тоже не казалось карикатурным, а, напротив, выглядело значительным, исполненным достоинства и силы. Смотрел он на собеседника с интересом, можно сказать, даже доброжелательно. Но неожиданно вспыхивал косящий правый глаз, и выражение неуловимо менялось — взгляд становился зловещим, угрожающим.

— Ты, молодой человек, погуляй пока по цеху, на девок погляди, тут у меня есть очень миленькие шиксы, — вновь обратился ко мне Натан. — А мы пока с Александром о нашем маленьком бизнесе потолкуем. Иди, иди, не стесняйся, выбирай. Если какая никейве понравится, получишь подарок от старика, от папы Натана.

Не дожидаясь ответа, он повернулся ко мне спиной и засеменил в дальний конец цеха, где, очевидно, был его кабинет. Шурка молча последовал за ним. Я же, задетый обращением «молодой человек» — Натан казался старше меня всего на несколько лет, ему никак нельзя было дать больше пятидесяти, ну пятидесяти пяти, — а еще пуще задетый предложенным подарком, все же отправился бродить по цеху.