Бизар

Пол и Лайла привезли с собой Дангуоле – шоколад, бумага, конверты… Лайла сказала, что теперь уже все точно будет хорошо. У них возникла великолепная идея: мы с Дангуоле должны были немедленно пожениться.

– Муж по закону может последовать за женой, – объяснила она, – как за семьей. Они не могут отрывать тебя от семьи! А она – твоя семья, ведь так? – Все кивали, я тоже кивал: Дангуоле – моя единственная семья, куда она, туда и я. – Ты мог бы поехать в Литву. Хотя бы временно. Сделал бы там документы, а потом вернешься назад, в Хускего, и будете там жить!

Оставалось только немедленно пожениться. Они написала письмо, которое я должен был подписать.

– Оно пойдет в секретариат королевы, – сказала Лайла, – в отдел, который рассматривает брачные и бракоразводные дела и тому подобные вещи, просьбы. Иногда они способствуют ускорению судопроизводственных дел… и т. д. и т. п.

Пол снова начал нахваливать найденного ими адвоката. Он сказал, что даже адвокат был изумлен суровостью обращения со мной. Пол кричал:

– То, как с тобой обошлись там, в тюрьме, это хуже, чем в фильме In the name of father[88], но ты же не террорист! Даже не по подозрению! Даже не вор! А просто человек без документов!

Да, не вор… без документов, сипло стонал я. Пол тряс волосами от возмущения, обещал поговорить с людьми в Amnisty International. Лайла сказала, что все это для меня являлось своеобразным чистилищем, мне даже можно было позавидовать. Я изумился: чему? чему тут завидовать?

– Уникальному опыту, – пояснил Пол. – Ты этого пока не понимаешь, но… Дружище, это же испытание духа! осознание своей смертности! Этот страх – очищающий! Теперь ты будешь ценить свободу! Теперь ты осознаешь, что такое жизнь! Теперь ты – совсем другой человек! Ты – адепт! Когда все это кончится, вы будете вспоминать этот кошмар и ценить жизнь, на все смотреть другими глазами! Глазами просветленных!

– А теперь надо оставить их вдвоем! – сказала Лайла, и они ушли.

…наскоро за шкафчиком; дверцу шкафчика приоткрыли и сплелись у стены…

Пол привез из Копена журналиста, чтобы тот взял у меня интервью.

– Свой человек… русский! – Ирландец трясся с похмелья. – Иногда статьи помогали. Пресса все-таки…

Я почувствовал себя неловко. У журналюги был осуждающий взгляд из-под очков, сухой рот, широкий черный галстук. Он много рассуждал о том, что часто вот такие истории, как моя, придумывались, что, в общем-то, ничего нового в моем рассказе нет. Вряд ли стоит возлагать надежды на его газету. «Прошли те времена, когда статья могла повернуть ход бюрократической машины вспять», – сказал он с сожалением. Попросил показать шрамы, руки произвели впечатление; он смотрел как зачарованный, сделал несколько снимков, пообещал что-нибудь узнать через свои каналы… Статья вышла уже после Пасхи – написано там было немного, зато три фотографии моих изуродованных рук! Шедевр членовредительства! Я как увидел, сразу подумал, что Сюзи эти снимки привели бы в бешенство! Она бы кричала: «Такое в газете печатать нельзя! Газету может открыть ребенок! Это может травмировать психику!»

…но все было напрасно: никакого резонанса!

Затем журналист сообщил Полу, что предпринял частное расследование и даже с кем-то в Эстонии связался, вступил в переписку, узнал, кто ведет дело… даже переговорил с моим новым следаком! Ищейка сразу вцепился в журналюгу и стал его допрашивать, задыхаясь от нетерпения… перво-наперво он хотел узнать, сколько я дал тому, старому следаку, чтоб он меня снял с розыска!.. Ему не терпелось, хотел поскорее начать раскопки… меня начнут по частям резать, а этот к ножке стула моего спасителя веревочки привязывать будет, чтобы дернуть как следует! чтоб наверняка!