Благие знамения

Перед Этими стоял не тот Адам, какого они знали. Приятели избегали смотреть друг на друга. Адам помрачнел, а с ним — весь мир.

— Мне кажется, — заявил прагматичный Брайан, — лично мне кажется, что тебе лучше всего перестать читать эту чепуху.

— Ты это уже говорил, — сказал Адам. — Ты спокойно растешь себе, читаешь о пиратах, ковбоях и пришельцах и только уже начинаешь думать, что в мире полно всякого разного удивительного, как вдруг — бац! Тебе говорят, что на самом деле здесь убивают китов и вырубают леса, а ядерные отходы еще миллионы лет никуда не денутся. Ради такого и расти не стоит, я так считаю.

Эти обменялись взглядами.

Над миром нависла тень. На севере возникли грозовые тучи. Сквозь них пробивался желтый свет, словно какой-то фанатичный дилетант вдруг испачкал все небо.

— Мне кажется, эту дрянь надо бы убрать и начать все заново, — сказал Адам.

Голос Адама стал неузнаваемым.

По летней рощице пронесся резкий порыв ветра.

Адам взглянул на Барбоса, который пытался встать на голову. Послышалось отдаленное бормотанье грома. Адам нагнулся и рассеянно погладил собаку.

— Да уж, поделом бы всем досталось, если бы ядерные бомбы взорвались, и все пришлось начинать заново. Только чтобы тогда порядок был! — сказал Адам. — Иногда я думаю — вот этого мне и хотелось бы. Тогда мы со всем разобрались бы.

Гром зарычал снова. Пеппер поежилась. Разговор уже не походил на оживленные споры, в которых Эти проводили долгие часы. Пеппер не могла понять, что за выражение появилось в глазах Адама: обычная буйная радость сменилась какой-то серой пустотой, и это было гораздо хуже.

— Почему это «мы»? — попыталась возразить Пеппер. — При чем тут «мы»? Если бомбы повзрываются, нам тоже конец. Как мать еще не рожденных поколений — лично я против.

Все с любопытством посмотрели на нее. Она пожала плечами.

— Но тогда наш мир захватят гигантские муравьи, — занервничал и Уэнслидэйл. — Я видел один такой фильм. Или, может, придется вооружиться обрезами, и у каждого будет машина, напичканная ножами и пушками…[116]

— Я не собираюсь пускать сюда никаких гигантских муравьев и прочую дурацкую живность, — безумно воодушевляясь, сказал Адам. — Все мы останемся целы и невредимы. Я об этом позабочусь. Вот было бы прикольно… да, чертовски прикольно — остаться совсем одним в целом мире. Классно, да? Мы все поделим между собой. Станем играть в самые замечательные игры. Устроим настоящую войну, с настоящими армиями.

— Но людей же не останется, — напомнила Пеппер.

— Сотворю кого-нибудь, — беззаботно сказал Адам. — Таких, чтобы могли сражаться. И каждому из нас достанется по четверти мира. Вот ты, к примеру, — показал он на Пеппер, и та отпрянула, словно палец Адама был раскаленной добела кочергой, — бери Россию. Россия красная, а у тебя волосы рыжие, значит, почти красные. Уэнсли можно отдать Америку, Брайан пусть берет Африку и Европу, а… а…

Ужас все возрастал, но Эти подвергли предложения Адама достойному их обсуждению.

— Ч-чего-чего? — заикаясь, сказала Пеппер. Налетевший ветер хлестнул по ее футболке. — П-почему это Уэнсли — целая Америка, а мне т-только Россия? В России скучно.

— Ну тогда бери Китай, Японию и Индию, — предложил Адам.

— А мне, выходит, Африка с кучей таких же скучных мелких стран, — подхватил Брайан, торгуясь даже на этом витке чудовищного виража. — Я бы не отказался от Австралии, — скромно добавил он.

Пеппер пихнула его локтем и вызывающе тряхнула головой.

— Австралию, наверное, получит Барбос, — заявил Адам, глаза которого загорелись творческим огнем, — ведь нужно же ему где-то бегать. Там полно всяких кроликов и кенгуру, он будет на них охотиться, и…

Грозовые облака продолжали наступать, расплываясь в разные стороны, словно чернила, налитые в миску чистой воды, и неслись по небу быстрее ветра.

— Но там уже не будет никаких кроли… — заорал Уэнслидэйл.

Адам не слушал — вернее, не слышал — никаких голосов, кроме тех, что звучали в его голове.

— Сейчас слишком много беспорядка, — сказал он. — Мы должны начать все заново. Должны спасти, кого захотим, и начать все заново. Вот самый лучший выход. Земля от этого только выиграет, если разобраться. Меня просто бесит от одного взгляда на то, как эти старые маразматики все здесь испортили…

— Это память, понимаешь, — сказал Анафема. — Она работает назад и вперед. Родовая память, понимаешь.

Ньют посмотрел на нее вежливым, но пустым взглядом.

— Я попытаюсь объяснить получше, — терпеливо продолжала Анафема. — Пойми, Агнесса не видела будущих событий. Это лишь метафора. Она их помнила. Не особенно хорошо, конечно, и лишь в меру своего понимания, зачастую сумбурного. Мы думаем, лучше всего она помнила то, что должно произойти с ее потомками.

— А если ты ездишь по разным местам и делаешь то-то и то-то, потому что она так написала, а то, что она написала, — это воспоминания о том, где ты была и что делала, — сказал Ньют, — то, значит…

— Я понимаю. Но есть, э-э, некоторые свидетельства того, что именно так оно и работает, — сказала Анафема.