Благие знамения

Капитан побарабанил пальцами по консоли. Он опасался, что вскоре ему придется запустить собственный исследовательский проект, чтобы выяснить перспективы некой статистически малой выборки капитанов китобойных судов, которые возвращаются в порт на специализированном судне, совершенно лишенном лабораторных материалов. Хотелось бы узнать, как поступят с таким капитаном. Может, его запрут в отсеке с гарпунной пушкой, рассчитывая на то, что он совершит последний благородный поступок.

Но так же не бывает. Должно же быть хоть что-то.

Штурман вывел на экран карту и воззрился на нее.

— Достопочтенный господин? — сказал он.

— В чем дело? — раздраженно спросил капитан.

— Кажется, у нас прискорбная неисправность прибора. Морское дно в этом районе должно находиться на глубине двух сотен метров.

— Ну и что?

— А прибор показывает 15 тысяч метров, достопочтенный господин. И глубина все растет.

— Что за чушь. Такой глубины не бывает.

Капитан сердито глянул на сверхсовременную технику, стоившую миллионы иен, и шарахнул по ней кулаком.

Штурман нервно улыбнулся.

— Ах, господин, — сказал он, — смотрите-ка, становится мельче.

Под толщей вод, в глубинах потаенных, как было известно Азирафаэлю и Теннисону, Вдали от волн, ветров и сотрясений / Спит кракен.

И сейчас он просыпался.

Он медленно поднимался из бездны, и миллионы тонн океанского ила низвергались с его боков.

— Смотрите, — сказал штурман. — Уже три тысячи метров.

У кракена не было глаз. Там, внизу, ему не на что было смотреть. Но поднимаясь все выше и выше из студеной воды, он улавливал высокочастотные шумы моря, все скорбные крики и свисты китовой песни.

— Так, — сообщил штурман, — дошли до тысячи метров.

Кракен недоволен.

— Пятьсот метров?

Плавучий рыбозавод качается на внезапно вздыбившейся волне.

— Сто метров?

Что это за крошечная металлическая штуковина на поверхности? Кракен делает легкое движение.

И десять миллионов любителей суши взмолились об отмщении.

Распахнувшиеся окна вломились в комнату. Но началась не гроза, началось нечто более страшное. Лепестки жасмина, кружась по комнате, взметнули в воздух вихрь карточек с пророчествами.

Ньют и Анафема прижались друг к другу, отступив от перевернувшегося стола к стене.

— Дождались, — пробормотал Ньют. — И что, Агнесса предсказывала такое?

— Она говорила, что он вызовет грозу, — сказала Анафема.

— Да это же чертов ураган. Может, она сообщила, что произойдет дальше?

— У № 2315 отсылка на № 3477, — сказала Анафема.

— И в такое время ты помнишь такие детали?

— Раз уж ты упомянул об этом, то да, — сказала она и протянула карточку.

Ньют перечитал предсказание еще разок. Снаружи доносился такой скрежет, словно по саду кружились листы рифленого железа (а они и кружились).

— Предположим, это означает… — медленно начал он, — что мы вдвоем… включены в программу? Ваша Агнесса, похоже, любила пошутить.

Трудно обхаживать даму, если к ней в качестве дуэньи приставлена пожилая родственница; как известно, они склонны ворчать или хихикать, стрелять у вас сигареты или — самое худшее — вытаскивать альбом с семейными фотографиями, а уж такое оружие в войне полов следовало бы запретить Женевской конвенцией. Но гораздо труднее, когда родственница уже лет триста как мертва. Образно выражаясь, Ньют уже заякорил лодку с определенными видами на Анафему; и не просто заякорил, а поставил в сухой док на просушку, подремонтировал там и тут, подкрасил свежей краской и соскреб все ракушки с днища. Но мысли о ясновидении Агнессы не давали ему покоя: они словно буравили его затылок и окатывали его либидо ведрами холодной воды.

Он даже лелеял идею пригласить Анафему в какое-нибудь кафе, но ему жутко не нравилось то обстоятельство, что какая-то ведьма времен Кромвеля сидит в своем домике три века назад и смотрит ему в рот.

Ньют пребывал как раз в том мрачном настроении, в каком люди сжигают ведьм. Его жизнь и так была достаточно сложной, чтобы ею еще манипулировала через века какая-то безумная старушенция.

Каминная решетка громыхнула с такой силой, словно обрушился кусок дымовой трубы.

И тут он вдруг подумал: «Да нет в моей жизни совершенно никаких сложностей. И я вижу это так же ясно, как видела Агнесса. Впереди недолгий и простой путь к раннему выходу в отставку, подаркам сослуживцев, прекрасной уютной квартирке, спокойной пустоте смерти. Если, конечно, мне не суждено умереть под руинами этого дома во время возможного конца света.

У ангела, записывающего добрые и грешные поступки, не будет со мной никаких проблем, ведь на всех страницах моей жизни записано: „См. выше“. То есть, по большому счету, я вообще ничего не делал. Я не грабил банков. Никогда не нарушал правил парковки. Никогда не пробовал блюд тайской кухни…»

…Где-то с веселым стекольным звоном взорвалось очередное окно. Анафема обняла Ньюта со вздохом, в котором вовсе не слышалось огорчения.

«Я так и не побывал в Америке. И во Франции не побывал, Кале не считается. Так и не научился играть ни на одном инструменте».