Благодарение. Предел

«Что в нем спрятано? Ревниво любит свое дело… подходя с этой стороны… Наука, ага! План с тобой выполнять, конечно, можно. Пока тянет в мою сторону. Ну, а как насчет пульта управления? Ага, пока не тянется… подходит и по этому параметру… Хитер азиат?! Но и в железо можно проникнуть звуком и лучом… Такой под моим руководством…» — думал Мефодий. Такого можно и похвалить с особенной улыбкой, намекающей на ограниченную годность: хорош на пшеничном поле, но не в нашей руководящей среде.

— А что значит надпись: «Бери, да помни»? — смутился Туган.

— Вспомните, если придется падать с коня.

— Вай-вай, татарин взнуздывает не только живую лошадь, но и череп давно околевшей. К тому же я хотел бы скакать и падать вместе с вами, Людмила Михайловна.

Узюкова, краснея, переглянулась с Мефодием.

Ахмет знал, что Кулаткин прикидывает сейчас, насколько он, Туган, полезен ему и делу его, что Мефодий будет поддерживать его до поры до времени. Знал, но притворялся недогадливым, потому что иначе невозможна была бы столь неизбежная в таких делах игра. И сам Ахмет прикидывал и взвешивал: в какой мере нужен Мефодий для осуществления его идеи, как далеко пойдет за ним и что в поведении Мефодия вынужденное, а что от убеждения. «Как вселить в сердце Мефодия мою идею? Не спугнуть не вовремя сказанным словом. Насколько для него важен завтрашний день пшеницы? Ведь есть же у него свои замыслы и цели. Я не имею права рассчитывать на полное понимание и безоговорочную поддержку — это глупо, это мальчишество».

Он с той же скидкой и трезвостью смотрел и на Людмилу Узюкову. «Конечно, научного толка от нее мало. Увлечь ее хотя бы внешней стороной дела. Она — сильный локомотив, влиятельная и пробивная. Нюх у нее удивительный, хотя живет и мыслит одним днем, одним моментом, — такова уж ее природа. Стратегического мышления она не выработала в себе, возможно, мешала податливость и впечатлительность, но всегда была искренна и горяча в своем сиюминутном настроении».

Туган стал уговаривать ее вернуться на землю. Хватит мыслить консервативно, хотя без консерватизма мир невозможен. В спорах наука развивается, только не прибегай к не свойственной науке аргументации из уголовного кодекса.

«Черт в нем разберется, в этом Тугане! Вроде не мстит Узюковой, однако жалит, как овод. Вроде выманивает ее на открытое пшеничное поле, в свою, пшеничную, веру обращает… А не подтягивает ли поближе к себе, чтоб за горло взять, глянуть в глаза так, что баба во сне будет пугаться, а? Сейчас-то она в своем техникуме как в крепости… Посмотрим, послушаем ученого татарина». Мефодий приглушал ресницами блеск своих глаз, простовато расслабив губы под усами.

Расхаживая по комнате неслышно, как камышовый кот, Ахмет с возбуждением (может, от своего чая) заманивал Узюкову в дебри почти непреодолимые: снять отрицательную зависимость между урожаем и качеством зерна, лелеять наиболее ценные аминокислоты пшеничного белка — лизин, метионин… В организме человека белок с повышенным содержанием аминокислот не вырабатывается, нужно дать с хлебом… Создать сортовой идеал пшеницы в память Вавилова, преодолевая вновь появляющиеся агрессивные биотипы и расы паразитов, обладающих устойчивой приспособленностью, куда изворотливее людской…

«Не может без царапин… когти остры», — подумал Мефодий.

Ахмет так разошелся, размечтался, что уже видел Узюкову руководителем чуть ли не всего совхоза, потом вдруг одумался, остановил быстрый взгляд на Мефодий.

— А вы возглавите…

— Стоп! — Узюкова хлопнула по своей округлой коленке. И, вставая, сказала с достоинством: — Вы шутите, сэр?

— Я не сэр, а хан Ахмет.

— Тем более хану не положено шутить так мрачно и двусмысленно. — Она улыбнулась, поправляя локон. — Да вдобавок в обществе женщины. Может, сменим глобальную тему?

Мефодий простился с хозяйкой и ее гостем. Закрывая за собой дверь, услышал голос Узюковой:

— Хан, вы бы взяли меня одалиской?

«Этого держать на длинном поводке… Лучше всего воздействовать через Людмилу. Она умеет, баба многоярусная», — подумал Мефодий.

XV

Худая лицом, усталая, навечно покорившаяся печали, Агния собиралась к кому-то в гости. Мефодий сидел перед телевизором. На голубом экране появилось молодое лицо, прическа двумя крылышками делала, женщину похожей на бабочку, изготовившуюся сесть на цветок. Долго изнемогала в улыбке, как бы робея объявить о выступлении певца, — во фраке и белой сорочке он смахивал на пингвина.

Агния кротким выразительным голосом спросила, не заболел ли Мефодий. Нерешительно приложила руку к его лбу. Пальцы ее от многолетней дойки коров распухли до величины моркови, и каждый жил будто бы наособицу. Несмелая улыбка растянула губы постной складкой. Он отстранился, косясь на ее рот, широкий, полный острых зубов вперемежку с металлическими, но тут же подобрел сострадательно, тяжелой ладонью поутюжил морщинки на запавших щеках ее.