Благодарение. Предел

Они давно уже не были близки. Мефодия не тяготило положение женатого, с Агнией он нигде не появлялся, жил вольно, рассказывал ей о своих увлечениях с чувством молодой мести, как бы раскаиваясь в том, что когда-то, вытирая ее слезы, неосмотрительно жарко прижал к груди. Никому она не пожалуется — знай свое — работает днем на ферме, утром и вечером по своему хозяйству в саду и огороде, в коровнике и так изматывается, что перед сном едва успевает помолиться, исповедуясь в грехах и прося всевышнего укрепить ее в кротости.

«Не верит она в бога, а дразнит меня, мол, есть сильнее тебя».

— Родила ты мне четверых мертвых. Не упрекаю и тебе не велю тужить, Агния. Ванюшка скоро поладит с Олькой.

— Не дай-то бог. Молодая она, да ранняя.

— Ивану по душе. Внуками порадуют.

— Если и тебе по душе, я буду радоваться. Мне ведь ничего не надо, лишь бы вам было хорошо.

Агния покрыла голову черным платком, низко поклонилась Мефодию.

— Прости меня, если неладное сказала. Пойду к Терентию Ерофеичу на часок.

— Ты бы хоть раз осерчала на меня, — с издевкой сказал Мефодий.

— Легко успокоиться хочешь, батюшка. Не добьешься от меня гнева. На часок схожу к Терентию Ерофеичу.

— Ну, а скажи, зачем тебе Терентий? — Мефодий унимал баритон. — Ты молода еще, искры сыпятся.

— О душе поговорить.

— С душегубом о душе? («Кажется, перехлестнул я?») Не верит он ни богу, ни дьяволу, морочит вас, баб, губительно.

— Для тебя все губители, ты один праведный. Господи, прости меня, грешную. Мефодий, женился ты на мне с перепуга. Почему не разведешься? Накажи меня разводом-то, легче будет.

— А зачем? Не мешаешь ты мне.

— Это верно, не мешаю пока. Обстирываю, кормлю, прикрываю твои похождения. Чем не раба?

— Восстань сама. Ну, тряхни меня, чтоб опамятовался, а?

— Нет уж, буду нести свой крест до могилы. Это за Василия Филипповича покарал меня господь.

Когда-то восхищавшие Агнию ум, грубоватая определенность и решительность Мефодия с годами тускнели перед Васькиной голубой непонятностью. Сама не могла взять в разум: что это? Может, улеглась бы тревога и без слов, если бы под боком Мефодия отогревала простреленное простудами свое сердце. Верила — Ваньку вдвоем с Мефодием вспоят-вскормят на радость, окружат его детвою своей, и жизнь урастет накрепко. Но четыре мертворожденных… как будто зазияла душа черными прогарами с четырех углов… Однолетним деревцем достался ей Ванька после гибели Василия. Старались с Мефодием сделать прививку сильной породы с кулаткинскими соками — не принялась. Увидели отталкивающую задумчивость, обидное безразличие к житейским благам и наметкам. Нет, не хвор, не хил. Широк тяжелой костью, васильковые глаза горят не хваткостью, а в разглядке чего-то важного лишь для него. «О чем все думаешь, Ваня?» — «Да как бы кого не обидеть ненароком». — «Ужели можешь?» — спросил Мефодий. «В том-то и беда, что могу». Мефодий сказал, что Иван развивается не как все — вперед, а назад. «Ну, Мефодий Елисеевич, не ты мне дал жизнь, не тебе ее настраивать. К тому же ты играть-то умеешь только на балалайке. Не разобрался я еще, какие зерна накидал ты в мою душу, чтоб на тебя походил. Но ты отлит из меди, а я весь в деда Филю, весь в конопинках, и нос раздвоен на пипке. Спасибо за все». А после ухода Ивана воспоминания о Василии пчелиным роем загудели в душе Агнии…

— Вспомнила-то зачем Ваську? Обманывал он тебя с той самой… ну как ее?

— Да помнишь сам Палагу! И все ты притворяешься. Выкрутасничаешь всю жизнь, заигрываешься до правдашнего. Ну, прости меня, пойду к Толмачеву, о Палаге расскажу, покаюсь: я сгубила ее…

— Ну, ты! Святая дура, помалкивай. Иди, иди, он, Тереха, не промах насчет баб.

— И как тебе не совестно? Грех ведь.

— Не веришь ты в бога, просто злишь меня. Сейчас даже самый темный знает — нет его. Монашествуешь, срамишь меня…

— Нет его, так что же лютуешь?! На пустоту-то лаять зря зачем? Да еще такому серьезному кобелю? Может, и нету его, а надо бы, особенно для тебя. Слаб ты, Мефодеюшка, ох слаб.

— Агния! Люблю я тебя, как сестру. Что сделать, чтоб повеселела?

Агния достала из комода рубаху стального отлива.

— Ладно уж тебе в братья лезть, надень — к лицу тебе.

— Спасибо, заботливая. Как мне изловчиться, чтоб хорошо было тебе?!

— А мне и так хорошо. А и лучше было бы, если бы не забывал… что я — баба… Господи, как я роняю себя!

— Иди… может, подымешь себя.

Мефодий представил, как его Агния в сапогах месит грязь под дождем, локоны намокли, упали на ее невысокий женственный лоб с задумчиво и печально приподнятыми у переносья бровями. В сенцах Терентия ей надо поскорее привести себя в порядок. О эта любовь потаенная! Каким сердцебиением оплачивается минутная радость! Как-то неловко ему было от сознания того, что лишь он мог дать Агнии правоту и смысл жизни. Но время это, кажется, ушло неоплодотворенным.