Благодарение. Предел

Иван с Сережкой Пеговым уже загнали овец на ночевку на берегу Сулака, наловили недоткой чебаков, гонистых щук-травянок. Стоя по колени в воде, пастухи чистили рыбу, кидали в закопченное ведро. За потной луговиной на холмике учился стоять на дыбках их молодой костер.

Сила свесился с коня, потянул Ивана за ворот:

— Готовьте щербу на гостей. Стемнеет, привезу. Ну, из аула, из села?

Иван отмолчался, а Сережка попросил примчать Настенку.

В полнеба шафраново-дынный вызревал закат на двуглавой горе, а гора стелила тени по нижним лугам. Кричали коростели.

На краю поселка, у шорной, пахнувшей кожей и дегтем, Сила приподнялся на стременах, помахал рукой Терентию Толмачеву.

Старик улыбнулся и начал было проворно подбирать за пояс рубаху, готовый сорваться и залиться вместе с парнем, но, видно, увидав в реке свое отражение, вспомнил о своих годах, присмирел.

Сила догнал овечье стадо, спросил старика Филиппа, не помочь ли ему.

— А что? Не торопишься, так пособи ягнятишек донести, — сказал Филипп. — Мы с Аленой обезручели тетешкать новорожденных.

Сила слез с коня, привязал повод к своему поясу, поднял двух лопоухих ягнят, уговаривая овцу, чтобы она не шебутилась.

Веселил Саурова этот накрепко утвердившийся богатый поселок на берегу реки. Хоть и редки деревянные избы, больше глинобитные, зато в садах, с большими окнами, белы, как лебеди. Бабы опрятные, держали дома в чистоте. Сгустили тополя да карагачи тени над дворами, затопили горницы пахучим сумраком.

Овечье стадо приближалось к плетневому пригону. Позади сухменная пыль взбалтывалась с зелеными сумерками.

Сила играючи ступал в сапогах, прижимая к груди белых вислоухих ягнят. Семенила за ним вымястая белолобая овца, хрустя бабками. Глядя то на коня, то на ягнят, она матерински-тревожно раздувала ноздри.

— То-то рада-радешенька. Ну на, понюхай мальцов.

Перебивая дорогу Силе, вышла от крайнего дома Ольга в голубом платье в обтяжку. Ласково поглаживая мягкую спираль кудряшек ягненка, выспрашивала, далеконько ли разрешилась овца, и жалела Силу, что упрел он, сердешный, точно в поду печном томили.

— Я уж не знаю, как тебя вознаградить за спасение глаза, — говорила Ольга, нечаянно пальцами сдаивая пыльцу с солончаково-бурых пальцев Силы.

Он с застенчивостью злоумышленника терся о спину ягненка враз вспотевшим апостольским лбом.

— Придешь ужинать? Одни мы — Настя, Клава и я, бабаня и дедуня уйдут гостить к Терентию Ерофеичу. Заходи, все равно должна тебя поблагодарить…

— Ладно, наеду скоро… Ну, пошли, овечушка-косматушка, — сказал он овце, дав ей обнюхать ягнят.

Из-за блеяния овец слышал он бойкие голоса и смех женщин.

— Пугливый Сила. Ты, Олька, тихонько к нему, он боится щекотки, как малютка грудной.

— Смелые ушли в города, остались одни никудышные.

— Дошлый Силантий. И тебе по скотскому делу, и тебе по огородному. На все руки.

— И по бабьему ходок?

— А что ж! Нынче сами бабы научат в свои ворота заезжать зажмуркой.

— То бабы, а я девка, — сказал голос Ольги.

— Гляди, девка, оторвут тебе голову.

Что ответила на это Ольга, Сила не расслышал, удаляясь. Но ему радостно было оттого, что говорили женщины о нем.

XX

В голубых сумерках чудилась Силе уманчивая затаенность за каждым кустом и домом, и это веселило его. Скотина разобралась по дворам. Хозяйки доили коров, дзенькая тугими поющими струями молока в ведре. По-шмелиному протяжно и низко гудели сепараторы в раскрытых кухонных окнах. Пахло скотом, кизячным дымом, на берегу за огородами под чугунками и котлами золотисто шевелились в сумерках костры.

Ольга вынимала замок из погребицы, гремя в темноте, когда Сила вывернулся на коне из-за ветлы.

— А я думала, пошутил, не приедешь.

— Ты край как нужна мне нонче, — беспечно сказал он.

Открыла дверь, потянула Силу за ногу:

— Лезь в погреб за вином.

Впритирку ходила вокруг парня, светя ему свечой. «Как же мне уманить ее? — прикидывал Сила. — На коня бы затащить, а там не вырвется».

— Садись прокачу, а?

— Здорово живешь! У нас гости… приезжал бы раньше.

Кто-то шел огородом по подсолнухам, шурша листвой.

— Ногами будто косит, — сказал Сила.

— С горя-то как бы пахать не начал носом.

— А что мне горевать? — сказал из тьмы сильный хрипловатый голос Мефодия.

Темное скуластое лицо приблизилось к глазам Ольги.

— Принес, куда прикажешь? — руки его были заняты свертками. За спиной ружье.

— Господи, как от вас вином пахнет.

— На вот огурчик, закуси… Слух в Предел-Ташле гуляет, Олька, будто ты за Сауровым бегаешь, как собачка. Верно?

Ольга толкнула Мефодия в грудь.

— Толкайся, милая, да не больно, не пришлось бы голову прислонять к этой груди.

— Да уж лучше к камню припадать.

— Гляди, говорю, твоя голова, можешь и о камень стучаться.

— Рановато пугаете, Мефодий Елисеевич, еще не сосватана.

— Любя говорю. А свататься я пришел. Все полномочия от жениха имею.

Мефодий поднялся в дом, скрипя ступенями крыльца.

Сила склонился с коня, заглядывая в глаза Ольги.

— Ты что? — оробело сказала она, пятясь к крыльцу. — Зайдешь, что ли? — уже с верхней ступени говорила она испуганным отталкивающим голосом.