Благодарение. Предел

На фасаде заводоуправления, окантованный разноцветными лампочками, горевшими даже в светлынь, сиял свежими красками большой портрет довольного, с мужицкой хитринкой, нового кандидата в монументы. Художник, видно, торопился, замазывая портрет развенчанного: из-под галстука нового портрета чуть проглядывал воротник военного мундира, в котором ходил покойный генералиссимус.

Завод дымил трубами, обогатительная фабрика шуровала руду. Машинисты горячих путей развозили слитки. Не останавливались ни на минуту, и жизнь не останавливалась.

Постоял Андриян на площади у Вечного огня — горит, не погас.

И тут никто вроде не заметил Андрияна, настолько он был привычен для всех, как член своей семьи.

Людмила Узюкова показывала разраставшийся на глазах город сразу трем президентам молодых восточных стран: желтому, черному и просто смуглому.

Показывала бассейн — руду выбрали, ямы забетонировали, дно речным песком озолотили, пустили проточную воду, рыбу развели. Нашелся доброхот, разбил парк на перемычках. Рабочие со своими детьми купались, старички холодовничали у книжных киосков, сработанных из березовых кругляшей вроде избушек лесовиков, — невольно улыбнешься, вспомнив сказки детства.

Потому ведь и занесла судьба этих президентов на Железную гору, что сам Андриян со своими учениками-мастерами строил заводы в управляемых теми президентами странах. Походите, поглядите, опыта набирайтесь, мы не жадные… Важно построить, а в гидах нехватки не будет — как бы меж делом праздная мелькнула думка.

Людмила передала президентов председателю горсовета, тоже молодому, с устойчивым румянцем на сытых щеках. Он назвался мэром и с любезной улыбкой рассадил гостей по машинам, сам распахивая дверцы перед ними.

Освободившись от иностранцев, Людмила Узюкова стала попроще, позорче на своих. Подошла к Андрияну, заглядывая в выпуклые, хрустально похолодевшие глаза.

— Андриян Ерофеич, мы присутствуем при историческом моменте. — В тоне, в блеске глаз ее было столько возвышенной взволнованности, доброты и радости, что Толмачев легко, с некоторой усладой становился поучаемым.

— Конечно, конечно, — соглашался он, — глагол времен, металла звон. Зря ничего не бывает… Поживем — увидим.

— Тут важно понять, суметь не запутаться… — уже жестковато начала вразумлять Узюкова, чувствуя, что старик уходит из ее рук.

«Да что ты, пронзительно образованная, не даешь мне помаяться в раздумье, сразу же спасаешь? Уж очень заботишься, как бы не надорвался умственно», — подумал тогда Толмачев.

Постепенно притерся сладостно намаянными плечами к привычному. И теперь уже совсем не удивился, что заводу и городу вернули извечное имя горы Железной…

Когда заводские дела были оговорены, Андриян рассказал своим товарищам о железногорском пекаре Федоте — в той заморской знойной республике выпекал он хлебы разных сортов для советских рабочих и на продажу. А рядом бородатый австралиец восхвалял искусством свои хлебы. На спор вызвал Федота, кто больше сортов выпечет. Выдал австралиец девяносто два сорта, блаженно налился холодным пивом. Федот перевалил сотню и остановился, вытирая пот с лица. В чем секрет? — спрашивают члены жюри.

— Секрет в муке — предел-ташлинская. Семья английской королевы, кроме нашей твердой пшеницы, не признает иных сортов. Так вот, Федот этот изводится до мученичества, глядя, как в столовых куски хлеба летят в помои. А собирают хлеб по зернышку. От забот стал худ лицом, как монах-постник, лишь просвирами продляющий свою жизнь… Придумал он выпекать хлебцы по пятьдесят граммов, в особой упаковке. Но беда-то в том, что упаковку у нас не научились делать. Нельзя ли уговорить завод синтетических изделий выручить Федота?

Усталость уже действовала на него опьяняюще, как крепкий чай.

— Посмотрю, как спасают чернозем на новом карьере, — сказал Андриян равнодушно, потому что судьба черноземов стала для него одной из заветных забот, и он не хотел упрекать других в безразличии, — занимайтесь своими делами.

Всю жизнь удивлялся Андриян с отрадой тому, что выходили на него хорошие люди — смекалистые, ухватистые и всегда своевременно. Будто бы всегда находились под руками, исполчившись к работе. Слушая жалобы, раздраженное негодование знакомых работников (ну и люди пошли! Кому верить?), он застенчиво пожимал плечами, как будто ненароком обокрал их, сманил к себе всех надежных.

Ранней весной, когда был уже оконтурен новый рудный карьер на жирных землях, молодой полевод сумел прямиком подойти к сердцу Андрияна: надо спасать чернозем. Сам ли Андриян издавна жалел заваленные породами земли, печальная ли забота холостого парня о благе грядущих поколений встревожила его, но только двинул он целую дивизию бульдозеров, машин на спасение земного чуда, созданного природой за миллионы лет. Парня же того поставил главным. Давняя жалость к земле стоила ему дополнительных затрат, не учтенных планами, косвенных и прямых нареканий, искренних недоумений (до того ли сейчас, когда позарез нужен металл!), но он, давно сознав весомость своих решений, по-стариковски отмалчивался без усилий и душевных издержек.