Благодарю за этот миг

Эта сцена никому не прибавила славы, и мне, конечно, тоже. Не люблю терять контроль над своими чувствами. Мне неприятно, когда я на взводе и нервы натянуты как струны. Уже в который раз я осознала, как меня мучает неизменное двуличие Франсуа. Ему не удавалось урегулировать отношения между матерью своих детей и мной, он ничего не предпринимал ради моего душевного спокойствия. А у меня не осталось больше ни сил, ни уверенности в себе, чтобы ни на что не обращать внимания. Я поняла, что с тех пор, как эта история стала достоянием прессы и общественности, мы обречены ступать по раскаленным углям, постоянно испытывая тревогу и страх.

В мире, находящемся во власти СМИ и интернета, в нашем нынешнем мире, где любой жест, любой поступок становится поводом для комментариев и шумихи, частные дела стало трудно решать в частном порядке… Я намеренно употребляю это выражение, потому что оно принадлежит мне и появилось в связи с моим злополучным твитом…

Накануне 14 июля 2012 года и первого после избрания выступления на телевидении Франсуа готовился отвечать на острые вопросы журналистов. Он не знал, как ему замять пресловутый «скандал с твитом». Я подсказала ему реплику: «Частные дела решаются в частном порядке». Фраза попала точно в цель. Журналисты истолковали ее как осуждение моего вызывающего поступка, даже не подозревая, что я сама себя призвала к порядку…

Сразу после выступления на телевидении, которое последовало за торжественным въездом в Елисейский дворец, я отправилась вместе с президентом в Брест. Весь день Франсуа избегал меня, старался уйти вперед; только раз фотографы ухитрились снять нас вместе, правда, в группе людей, когда мы находились на борту корабля. Я, словно пудель, старалась следовать за ним повсюду, еще не зная, что скоро превращусь в «тень его собаки»[33], которую держат на очень коротком поводке.

Я набралась смелости пошутить перед журналистами:

— Теперь десять раз подумаю, прежде чем твитнуть!

Реплика понравилась, но он остался недоволен.

Что это — неудачный твит, тщеславие только что избранного президента или «синдром победителя», который подстерегает лидеров, достигших власти и утративших всякое сочувствие к ближнему? Как бы то ни было, в первые же недели после его избрания я констатировала, что чувства его ко мне круто изменились. Он только и делал, что предъявлял мне претензии. В то время как я служила мишенью для СМИ, он не нашел для меня ни одного ласкового слова, ни слова утешения или поддержки. Наоборот.

Первую положительную статью обо мне опубликовала газета «Монд» лишь полгода спустя, в середине декабря, в день детского рождественского праздника в Елисейском дворце. Когда Франсуа ее прочел, он обозлился на меня так, как никогда прежде не злился, я даже не поняла, за что. И разрыдалась. А потом до меня дошло: «Монд» — это «его» газета и должна писать только о нем, а мне лучше вообще сделать так, чтобы обо мне все забыли.

Наша счастливая любовь осталась в прошлом. В глубине души он хотел, чтобы я ушла в тень, стала невидимой. Но впрямую сказать об этом он не решался, а вместо этого реагировал невпопад, окончательно сбивая меня с толку.

Он стал мне грубить. Прямо перед торжественным обедом, похвалив мой внешний вид, он вдруг спросил:

— У тебя много времени уходит на то, чтобы быть такой красивой?

— Да, какое-то время на это нужно…

— Впрочем, от тебя ведь больше ничего и не требуется.

Я решила, что он шутит. Но он был холоден. Ни намека на улыбку. По его мнению, мне следовало выгодно оттенять его, и только. А я-то старалась для него, чтобы быть красивой, чтобы он гордился мной. В другой раз, когда мое платье показалось ему слишком откровенным, он приказал: «Найди другое платье и переоденься!» Я согласилась только прикрыть обнаженные плечи накидкой.

Мало-помалу из-за его едких замечаний я стала терять уверенность в себе. Как-то я заговорила о том, что встретила Сесилию Аттиас, бывшую жену Саркози, на обеде организации Unitaid, на котором присутствовал Билл Клинтон, и она мне сказала: «Без тебя Олланд никогда бы не выиграл выборы».

Я знала, что она тоже сыграла определенную роль в карьере Саркози, и восхищалась ее поведением во время их развода.

Франсуа застыл. Его ответ прозвучал как оскорбление:

— Если тебе нравится думать, что ты тоже приложила к этому руку, пожалуйста.

Я не дрогнула:

— Видишь ли, некоторые именно так и думают, даже если это тебе неприятно.

У меня голова шла кругом: теперь еще следовало доказывать, что я имею право присутствовать в его жизни. Значит для него хоть что-нибудь наша любовь?

* * *