Благодать

– Вова…

– Ваня…

Все вздохнули с облегчением, что их дорогой Иван Ильич вновь стал прежним: таким, каким его знали уже много лет.

– Ну, я вижу, что товарищеский суд не потребуется, – обрадовался Максим Викторович, который очень не любил такие вот внезапные конфликты между подчинёнными, и, честно говоря, не умел их разрешать, потому что в годы его обучения в вузах будущие руководители изучали всё что угодно, но только не психологию и основы общения. – Товарищи, давайте будем внимательно друг к другу относиться, короче говоря, не будем мотать нервы друг другу. Ведь испортить отношения всегда легче, чем их наладить, поэтому давайте будем вести себя как взрослые люди.

Начальник Завода экспромтом прочёл эту короткую сентенцию и удалился, хотя на душе у него было неспокойно.

– Ваня, если тебе нездоровится, то поезжай домой, – предложил Ивану Ильичу Никодимов.

– Да, мне действительно как-то нехорошо.

– Вот и поезжай.

– Да нет, Вова, я тут ещё не доделал один отчёт…

– Я сам его доделаю, Ваня.

– Ну, тогда я поеду.

– Поезжай. Береги себя.

* * *

Иван Ильич шёл к автобусной остановке и ужасался тому, что произошло: «Как я мог так поступить? Нет, я определённо схожу с ума, я болен и сам не знаю чем. Ведь никогда ещё я не испытывал такой ненависти к людям».

«Ну, ничего-ничего: у тебя ещё всё впереди», – вдруг ожил кто-то другой в душе Ивана Ильича.

«Как я завтра им в глаза посмотрю? А Маша?.. Ужас!» – старался не обращать на него внимания Иван Ильич.

«Да-а, хороша Маша, но почему-то до сих пор ещё не наша», – мечтательно произнёс тот другой.

«А-а, это опять ты, сволочь?»

«А ты как думал?»

Иван Ильич мучительно застонал и начал что-то напевать, чтобы заглушить в себе этот ужасный голос. Но тот не унимался и, вместо того, чтобы замолчать, начал подпевать. Иван Ильич испугался, так как до сего дня этот метод действовал. Тогда он решил пойти на таран.

«Ну что тебе от меня надо? – кричал он про себя, опасаясь, чтобы не заорать вслух. – Чего ты прицепился ко мне? Я вот не знаю, как завтра на работу показаться. Я таких дел натворил, что стыдно сказать!»

«А ты пока ещё ничего стоящего не натворил, – совершенно спокойно, и даже как-то холодно, сказал тот другой. – Ну, поорал малость, как баба. Эка невидаль».

Иван Ильич до сих пор не знал, как этот голос внутри себя обозначить, как его назвать.

«Так я и есть ты! – незамедлительно ответил ему голос. – Да пойми же ты, наконец, дурья твоя башка: ты – это я, а я – это ты. Мы с тобой связаны навеки, мы с тобой таких дел можем натворить, что аж дух захватывает!»

– Но я не хочу! – простонал измученный Иван Ильич видимо вслух, потому что несколько прохожих изумлённо посмотрели в его сторону.

«Не хочешь – заставим, не умеешь – научим! Хе-хе-хе! – измывался над ним несносный внутренний голос. – А что касается того, как тебе меня называть, то зови меня Анти-Иваном».

«Почему именно Анти-Иваном?» – заинтересовался Иван Ильич.

«Ой, да не бойся ты так: в каждом человеке живёт его противоположность… А ты уж про Антихриста подумал, пугливая ворона? Но ты-то не Христос, а «анти» в переводе с греческого – ты же у нас почти полиглотом стал, изучая антропонимику, хе-хе-хе – означает «против».

«Против кого?» – насторожился Иван Ильич.

«Да ни кого, дур-р-рак! – разъярился Анти-Иван. – Вот ты смотришь на себя в зеркало: с одной стороны – ты, а с другой – кто? Правильно – я! Ну и кто здесь против кого? Просто то, что для тебя право – для меня лево, что для тебя правда – для меня ложь и наоборот. Вот я тебе и толкую, что нам надо объединиться…»

«А где же ты раньше был?» – допытывался Иван Ильич: ему становилось интересно.

«Я всегда прихожу, когда тебе трудно. Вот сейчас я с тобой, и тебе уже никакой авитаминоз не страшен, потому что вместе мы – такая сила, которая всё сметёт на своём пути! Помнишь, тебе в детстве родители запретили кататься на коньках по льду на речке, ну тогда ещё ближе к весне? Вспомнил? Они всё ныли, что ты провалишься, что лёд такой тонкий, сю-сю-сю, ся-ся-ся…»

«Да, помню».

«А ты всё равно пошёл, и смотрел на этот тонкий лёд, и даже уже надел коньки…»

«Но я тогда не стал кататься. Я испугался».

«Да зна-аю я! Но кто тебя туда привёл? Кто сделал так, что ты как заворожённый смотрел на этот лёд и разрывался, решая: пойти – не пойти, пойти – не пойти?»

«Ты?»

«Ага! Я вёл тебя к действию, а ты испугался. Э-эх!»

«Но ведь надо думать, прежде чем действовать».

«Да что тут думать-то? Ай, ну ладно: потом поймёшь… Смотри: автобус пришёл, давай садись! Да оттолкни ты эту бабку… Ну ещё место ей теперь уступи! Да куда ты, куда?.. Вот и стой теперь, как памятник собственному идиотизму, посреди сидящих-то!.. Эх, Ваня-Ваня, мне над тобой ещё работать и работать».

Автобус мгновенно наполнился пассажирами. На улице шёл противный мокрый снег. Люди в салоне стряхивали его с себя, толкались, ругались. Иван Ильич не обращал на это внимания: его до того очаровал этот Анти-Иван, что если бы пришлось сейчас умереть, если бы автобус попал, например, в страшную аварию, то он бы так и умер с этим выражением нездорового очарования на лице.