Благодать (СИ)

— Васи мне только и не хватало. Пристрелит еще, недоделок. — Вадим, отстранив Машу, встал и уверенно двинулся к лестнице, хоть прилагал титанические усилия к тому, чтоб не свалиться – ноги не желали подчиняться. Он положил руку на ржавье перил и, сплюнув через левое плечо, заставил себя взбежать вверх по ступенькам. Остановившись на верхней площадке, отодвинул засов и поднял тяжелый люк.

Здесь было посветлее. Вадим толкнул ногой крышку люка. Взвившееся облако пыли заставило его расчихаться. Прочистив носоглотку, Вадим утер рукавом выступившие слезы и прислушался. Снизу донеслось топанье поднимающихся по ступеням ног. Поддавшись внезапному порыву, Вадим ступил на квадрат люка и, подпрыгнув, обрушил на него все свои девяносто кило. Васе, наверное, показалось, что звуковая бомба прямо в его башке взорвалась – до Вадима донеслось болезненное «ох», а потом – постукивающие шлепки, словно Вася не спустился по ступенькам, а скатился с них.

9

Вадим огляделся. Покрашенная в пожухло-зеленый дверь повисла на одной петле – втора торчала из колоды ржавым закрученным штопором, - и парень подивился: и чего тут искали? Он осторожно раскрыл – нет, скорее сдвинул – дверь, и пробежал взглядом по полной антисанитарного величия панораме. Чувство гадливости можно было притупить осознанием того, что это ж только на одну ночь.

Под потолком висела здоровенная лампочка подо ржавым рассеивателем диаметром с купол мужского зонта. Лампочка была загажена голубиным пометом. И как же, спрашивается, птичкам это удалось? – задался он вопросом. Голуби расхаживали по покрытым слоем гуано швеллерам, концами вмурованным в стены. Наверное, по ним перемещались подъемники. На полу гаража громоздились друг на друга пара ржавых рам грузовиков, развалы лысых – из некоторых зачем-то были вырезаны куски – покрышек, несколько помятых бочек, расколотые корпуса аккумуляторов, прогоревшие глушители, какие-то кронштейны, пластины рессор, груда рваных подушек сидений.

Он выбрал несколько подушек, протер их, смачивая платок под струйкой воды, сочащейся прямо на пол сквозь проржавевшее корытце мойки, и разложил у стены наподобие широкой и стрёмной на вид тахты. И улегся, рассудив, сто иначе просто уснет стоя. В одной из створок дощатых ворот была прорезана дверь, сквозь щели проникал неяркий свет, дополняя немного люменов в слабый поток из местами битой оконной рамы над воротами.

Он провалился в сон, и заворочался на импровизированной тахте. Окажись некто в боксе и напряги слух и толику воображения, сумел бы разобрать бормотание парня. Но слушателя не было, так что сбивчивому сонному монологу внимали лишь голуби. Птицы вели себя спокойно до самого заката, знай себе расхаживали по швеллерам, курлыкая да роняя на пол светлые капли помета. Потом, вдруг, разом, замерли, повернув головы в одну сторону. И ринулись в окно над воротами. Птицы бились о местами уцелевшие в переплетах стекла и падали на пол истерзанными тряпицами.

Глава III

Глава III

1

— Чем? — не понял Вася, выгнув брови, прерывистые рассекающими их шрамами, в удивленные дуги.

— Так он же не дал ни хрена, — он стал торопливо ощупывать карманы, будто там и впрямь могли появиться деньги.

— На вот, возьми, — Маша протянула ему пару купюр. — Вытащила, пока он в отключке был. Ну да, промелькнула было мысль дернуть из пачки, что вытащила из кармана Вадима, еще и себе на булавки, так сказать, но испытала что-то вроде стыда.

— Это, Машк, ну ты это… Если еще кого надо проводить, ко мне сразу, ага?

— Тебя что, отпустило уже? Думала, всё вот это – обвела взглядом подземелье, — вбило-таки тебе в башку, что бизнес – не твоя стихия. Ладно, пошли уж, а то Шурик волноваться начнет

— Подождет, — Вася ухмыльнулся и взял девушку под руку. — Какая ты всё-таки у меня. Мамка прям.

Ага, мамка. Мама, Лариса Андреевна, просто пришибла бы ее, узнай, с кем дочь дружбу водит, подумала Маша. Пришибла бы из материнского сострадания и обиды за напрасно потраченные силы, загубленные на воспитание дочурки. Как принцессу, ну, что ты, не помнишь, ты же всегда у нас была принцессой. Обычно мама устраивалась в кресле глубоком и мягком настолько, что во время своего монолога, казалось, погружалась в него, как одушевленная подлодка в уютную пучину – лишь сигарета дымилась над ним, как шноркель, да тапочки, как странного вида якоря. Воспоминания мамы вгоняли в тоску и воспринимались упреком, звучавшим все горше с годами — выскочив замуж на первом курсе универа, Маша побыла в счастливой должности богатой женушки что-то с полгода, после чего – стараниями всё той же мамы – благополучно (во всех смыслах) развелась, и больше матримониальные эксперименты не проводила, вполне довольствуясь связями непродолжительными и порой неожиданными.