Благодать (СИ)

Пока пробирались сквозь дебри высоченного бурьяна, парни вымокли, и веселились этому обстоятельству, словно школьники, вдоволь наполивавшиеся из дворницкого шланга и невероятно этим осчастливленные, хоть растянутые в улыбках губы посинели, одежда – хоть выжимай, а зубы выбивают дробь.

Они замерли у колодца. Вадим скашивал взгляд то на одного, то на другого.

— Ну, как вам это? — нарушил он повисшее на пару минут молчание.

— Блеск, — сказал Борька.

— Красота, — убежденно подтвердил Шурик, и погладил растрескавшуюся древесину.

На срубе колодца лежала баба. Покоилась на правом боку, и левая нога, перекрещиваясь с другой в целомудренной позе, свешивалась вниз, и будь колодец наполнен водой по верхние бревна сруба, деревянная прелестница окунала бы в воду пухленькие пальчики. Левая рука скульптуры лежала на округлом бедре, правая, согнутая в локте, подпирала голову. Пряди деревянных волос лежали на пухлых плечах. Полные губы улыбались. Глаза полуприкрыты. Чуть курносый носик. В голову, прямо в центр лба, вбит металлический штырь, на который надет дощатый цилиндр с намотанной на него цепью, а с противоположной продырявленному лбу стороны на тот же штырь насажено колесо навроде штурвального, с короткими, удобными на вид, отполированными рукоятками. Может, это и в самом деле штурвал был с какого задрипанного буксирчика.

Борис подошел к скульптуре и стал ласково поглаживать грудь девахи, в то время, как Шурик сомнамбулически полировал ее бедро.

— Пацаны, — сказал Вадька, — ласки в ее положении вряд ли помогут. Разве что поцелуй взасос – глядишь, оживет.

Оба отдернули руки, будто дерево вдруг стало только что отлитой металлической болванкой.

— Вот-вот, она и меня точно так же вот охмурила.

— Дело не столько в нас самих, сколько в мастерстве мужика, который смог разглядеть в коряге спрятанную в ней красоту, — пытался оправдаться Борька.

— А как Машкиного папашку звали, не в курсе? Не Карло, часом? Ну, так как, в баньку? За ведрами? — Вадим кивнул в сторону низенького строения.

Банька была ветхой, но казалась вполне пригодной для того, чтобы служить по прямому назначению лет еще с пяток, а Вадим при любом раскладе уж точно не собирался задерживаться в Благодати настолько долго. Он усмехнулся, мысленно предвосхищая парилку и последующий заплыв в бассейне, образованном бревнами забора, заходящими в реку и метрах в десяти от берега огораживающими владения чудаковатого Машкиного родителя. А он представлял, что придется мыться, как в армии, в тазу – ноги в кипятке, а тело покрыто гусиной кожей на сквозняке. Стоп. Какой таз? Откуда это? Помнится, в казарме была вполне приличная душевая, ее же родителям солдат показывали, еще с телевидения, помнишь, приезжали? И тот очкарик с областного канала восторгался наличию пусть недорогой, но импортной сантехники. Так что ни таза, ни лохани никакой и быть там не могло. Он устал от мешанины равнозначимых, одинаково явственных воспоминаний. Они бесили и пугали его. Он пытался сам себя убедить, что раздвоение сознания не только ему присуще, ведь многие время от времени испытывают те же наплывы воспоминаний словно из чужой жизни. Вадим боялся воспоминаний, потому что помнил, или ему казалось, что помнил, тех пацанов, сослуживцев, которые уже после армии кончали жизнь самоубийством, явным или планомерным саморазрушением достигнутым. Теперь он, кажется, понимал, что их к этому вело. Или ему казалось, что понимал. Что-то такое промелькнуло в его голове еще в Ростове, когда диггер Вася приставил к его лбу пистолет.

— Вадь, ты чего? — тронул его за плечо Шурик.

Вадим импульсивно хрястнул его по руке, и лицо парня скуксилось, как у готовой заплакать девчонки. Борька наблюдал за ними с отсутствующим выражением лица человека, не заинтересованного в возможности быть вовлеченным в конфликт, свидетелем которого невольно стал.

— Здесь вёдра, — голос Борьки сорвался на писк, и он залился краской.

Они взяли по одному и, не проронив ни слова, вышли один за другим в предбанник.

Удар. Громкий, гулкий, словно неведомый бугай по срубу баньки бревном шарахнул. Еще удар, немного слабее ив стороне от первого. Еще. Секундой позже – дробь увесистых шлепков.

— Бревно, — просипел Борька.

— Точно, — Шурик поднял свободную руку к очкам, и, вспомнив Вадькину угрозу, зыркнув на него, одернул.

— Ну так ясное дело. Не русалки же икру мечут, — проговорил Вадим, и мысленно обругал себя, надеясь, что эти двое не услышали в его голосе панических ноток.

— Пошли-ка отсюда, — Шурик вылетел из баньки, грохотнув зацепившимся за дверной косяк ведром. Вадим с Борисом катапультировались столь же стремительно.

5