Благородна и благочестива

— Твой отец всегда был мне дорог. Его выбор — не причина для ненависти. Я всё так же любила Золтана и желала ему лучшего, даже когда он объявил о собственном выборе прилюдно. Как сестра может желать брату дурного?.. Я надеялась только… что Золтан не жалеет о скоропалительном решении — и что он счастлив. Но даже если бы я и хранила обиду — с чего бы мне желать зла тебе? Ты едва ли в чём-то виновата, дитя.

Камилла подумала, что редкие из её знакомых полагали бы так же. Пожалуй, даже никто бы не полагал. Вслух дочь Рыжего барона заметила:

— Учитель говорил, что мой дед жив. Вы знаете ллея Тадеуша?

— Знала, — снова погрустнела ллейна Бианка. — После моего замужества мы почти не держали связь, а теперь, после приключившегося с ним несчастья… мне до сих пор сложно в это поверить. Впрочем, я верю, что он сильно страдал из-за сумасбродства сына. Возможно, это в конце концов и лишило его разума.

— Нерадостно, — заметила Камилла, подсчитывая собственные шансы на успех. Все они так или иначе сходились на ллейне Бианке — и на невиданном шансе, отпущенном ей судьбой. — Не смею вас задерживать, светлейшая ллейна. Из комнат — ни ногой, — предвосхитила замечание Камилла, чинно усаживаясь в углу.

* * *

Сборы благородных ллейн продолжались не менее двух часов — Камилла даже задремать на стуле успела, и уже не стыдилась требовательного урчания в желудке. Кто ж знал, что еда во дворце строго под расчёт и в оговоренное время, она здесь как бы неучтённый гость, и под сень королевского замка лучше вообще приходить с набитым животом?

— Мы готовы, — задержалась на пороге ллейна Бианка, а дочь Золтана Эйросского вздрогнула и проснулась. — Прости, что тебе придётся в одиночестве коротать вечер.

— Ночь уже, — не подумав, сонно отозвалась Камилла. — Не заскучаю.

Дочь Золтана Эйросского разглядела наконец ллейну Бианку, в серебристом платье и с богатым ожерельем на шее, затем ллейну Одетту, виновато улыбавшуюся ей из-за спины матери, в нежно-сиреневом платье и без всяких украшений; скользнула взглядом по тщательно уложенным волосам благородных и невольно выпрямилась, одёргивая засаленный рукав собственного платья.

— Хорошего вечера, ллейна Бианка, — вежливо пожелала Камилла. — Ллейна Одетта.

Обе улыбнулись ей на прощание, а камеристка Эдна и личная горничная ллейны Бианки принялись за уборку. Двери закрылись, оставив шлейф духов и воздушных тканей снаружи, и Камилла облегчённо выдохнула, тотчас выдав своё местоположение.

— А, гостья! — вспомнила Эдна, с прищуром оглядывая девицу. Хозяйка общалась с Камиллой учтиво, но у камеристки оказалось собственное мерило человеческой ценности. — Что ж… значит, будем и из вас делать ллейну.

— А я кто? — поразилась такой наглости Камилла.

— А по вам, дорогая, этого ещё не скажешь, — поставила точку в беседе Эдна, не вдаваясь в подробности.

Спустя целую вечность омовения и прихорашивания Камилла признала, что камеристка, верно, дело своё знала и была не так уж и неправа, отпуская своеобразный укол в сторону дочери Рыжего барона. Потому что отражение, которое Камилла видела теперь в зеркале, столь сильно отличалось от привычного, что она крутилась возле него так и эдак, веря и не веря собственным глазам.

Кожу, натёртую до скрипа, горничная и камеристка умаслили благовониями и воздушными белыми снадобьями, после которых та стала мягкой, шелковистой на ощупь и невероятно ароматной. Лицо подверглось куда более сложным манёврам, после чего брови Камиллы стали чуть тоньше, ресницы — гуще, а кожа приобрела удивительный персиковый оттенок. И самое главное — на ней каким-то чудом не проявлялось больше ненавистных веснушек.

— Госпожа предложила вам собственное домашнее платье для ночного отдыха, — сухо и коротко, но вежливо просветила Камиллу Эдна, помогая ей надеть светло-зелёное одеяние небесной красоты. Оно оказалось расшито мелкими блёстками у ворота и волочилось по полу, да и в рукавах подвисало, но Камилла отказалась его снимать и примерять что-либо более подходящее. В таком не дома — на бал не стыдно идти.

Волосы камеристка уложила «просто»: умастив душистыми маслами, от чего медные кудри стали послушными и сами ложились, как надо, и сплетя их в свободную полукосу, да оставив в волосах шпильки с мелкими камушками. Под бликами от светильников те сияли, будто драгоценности, и Камилла впервые поняла, сколь глубоко заблуждалась она — и все простофили на Рыжих Островах — почитая её местной красавицей. Рядом с такими, как ллейна Бианка и её дочь, она годилась разве что в посудомойки. И вот — сама стала наконец… хоть отдалённо похожей на женский идеал в лице благородной Бианки.

— Долго над вами колдовать не буду, — устало завершила Эдна: после украшения трёх ллейн руки у камеристки, верно, горели. — Скоро отойдёте ко сну. Поутру уж возьмусь, как следует.