Благороднейший жулик, или Мальчишкам без башенки вход запрещен!

Калинин, как он обычно делал это по вторникам, приехал к матери со свежими продуктами и деньгами для домашних трат. Слава поставил продукты на кухонный стол и, наблюдая за тем, как мама Валя методично раскладывала покупки по своим местам, спросил, почему он так поздно появился на свет – Валентине и Юрию было по тридцать, в то время многие рожали еще в 18. Мама Валя пожала плечами, пробормотав что-то невнятное, упомянув слово «карма». Тогда Слава поинтересовался, почему он так отличается от своих родителей по внешним параметрам. Парень даже вспомнил фотографии бабушек и дедушек, которые тоже не имели голубых глаз и светло-русых волос.

Мама Валя вымученно улыбнулась и спросила, отчего Слава стал задумываться над такими дурацкими вопросами.

– Потому что я недавно видел свою настоящую мать, – резко ответил Слава.

Буханка хлеба, выпав из трясущихся рук Валентины Геннадьевны, так и осталась лежать у ног потрясенной женщины.

– Когда? – только и смогла произнести изумленная Калинина, утерев одинокую слезу, бежавшую по морщинистому лицу.

– В прошлую пятницу, – мрачно произнес Слава, исподлобья наблюдая за матерью, – она сказала, что родила меня в пятнадцать лет и отдала в детдом, откуда меня взяли вы.

Безапелляционный тон сына не дал Валентине возможности ничего сказать. Да и что она могла ему ответить? Что, несмотря на чужую кровь и отсутствие родства, Калинины любили сына как родного? Что воспитывали его, учили, давали еду и кров, чтобы он вырос приличным человеком? Какой толк был все это объяснять, если Слава и так об этом прекрасно помнил?!

Он ушел из дома Валентины Геннадьевны, не сказав больше ни единого слова.

Он был зол на всех: на маму Валю и папу Юру, потому что они были ему абсолютно чужими людьми с абсолютно чужим ДНК; на Аллу за то, что она была настолько бесхребетная, что отказалась от своего ребенка; и на себя за то, что ему опять пришлось пережить душераздирающую драму, которая грозилась изменить привычное для него видение мира.

– Слава, – прошептала Алла, и ее слеза жалобно капнула на трубку, – я все для тебя сделаю, только скажи, чего ты хочешь, мальчик мой… я так тебя люблю… прости меня… – Алла зарыдала в голос, и ее слова стало сложно разобрать, – прости меня, Славочка… Что ты хочешь? Машину? Квартиру? Дом? Все, что хочешь, милый, только скажи…

– Хватит, – устало проговорил Калинин, ему самому этот разговор давался с большим трудом. Он еле сдерживал себя, чтобы не обвинить горе-мать во всех смертных грехах. – По телефону – это не дело. Давайте встретимся в воскресенье. У меня будет свободное время до 11 вечера. Я буду ждать вас в «Техасе» около девяти.

Алла остервенело стала метаться по спальне в поисках ручки и бумаги.

– Вы меня слышали?

– Да, да, да! Слышала! – севшим от рыданий голосом проорала Алла, чиркая ручкой на квитанции за свет. – Я приду! Я обязательно приду! – Женщина помолчала пару секунд. – Спасибо.

Слава еле слышно вздохнул и повесил трубку.

Когда мы вышли из дома, где проживали Юсуповы, Москва уже была укутана в ночь. Фонари светили во всю мощь в тщетных попытках вернуть свет дня на улицы столицы. Я глубоко вздохнула, и прохладный ночной воздух приятно резанул легкие. Рафа с минуту потоптался около подъезда и кивнул головой куда-то вправо:

– Метро в той стороне, пойдем.

Я спрятала визитку Михаила Ивановича в карман моих китайских «кляйнов», еще раз вспомнив, как он рассыпался в благодарности, что мы довезли его супругу до самого дома. «Звоните, обязательно звоните, если вам что-нибудь понадобится», – искренне просил хозяин дома, вручая нам свои визитные карточки. Мы пробормотали что-то вроде «непременно, разумеется» и с пожеланиями приятного вечера удалились. Перед этим Рафа успел спросить, в какой стороне находится метро, чтобы не плутать по плохо освещенным кварталам. А Михаил Иванович долго настаивал на том, чтобы вызвать нам такси.

Честно говоря, в любой другой ситуации такси было бы очень даже кстати, но в данный момент мне хотелось пройтись, подышать воздухом и подумать о том, что случилось. Да что уж там темнить, я просто рассчитывала провести с Рафой побольше времени – успеть налюбоваться его черными глазами, острым профилем и красивым телом. Эх, жаль, девчонки меня не предупредили о своем подарке. Я бы сняла выступление Бонда на скрытую камеру и смотрела запись каждый раз перед сном.

До метро было совсем недалеко, метров двести. Рафа шагал быстро и уверенно, будто и не замечая того, что я плетусь сзади, не успевая за ним. В конце концов, у меня на ногах не армейские ботинки, а туфли на одиннадцатисантиметровой шпильке.

Когда мы сели в вагон, я решила нарушить тягостное молчание и, внимательно взвешивая каждое слово, осторожно спросила:

– Как ты думаешь, он сделал это специально?

Рафа посмотрел на меня задумчиво и как-то недоверчиво. И хотя вопрос был размытым и плохо сформулированным, парень меня прекрасно понял. Было очевидно, что танцор сам размышлял именно над этим.