Благородный топор. Петербургская мистерия

— Некая девица у мадам Келлер мне сообщила, что этот самый Константин Кириллович делает порнографические снимки.

— Вполне может статься. Ну и что?

— Самых что ни на есть молоденьких девушек.

— Зачем вы адресуете подобные вопросы ко мне? Я знать о них не знаю!

— Данная ваша бумага крайне компрометирующего характера. В ней вполне может прослеживаться мотив для убийства. — Виргинский устало мотнул головой. — По ней можно предположить, что вы убили Горянщикова, а виновным якобы выставили Тихона. Теперь вот еще и Ратазяев пропал. По логике вы могли устранить и его. Теперь Говоров. Где он? Мотив опять же налицо. Само собой напрашивается дело, где красной нитью проходит, что в ваших интересах было избавиться от всех, кто так или иначе имел отношение к данному договору.

— Но ведь это неправда! — буквально взмолился Виргинский.

— Ах, вы мне о правде, — вздохнул Порфирий Петрович. — Вот станете юристом, Павел Павлович, тогда быстро уясните, что как раз на правду полагаться особо не приходится.

* * *

Заснеженные тротуары Невского пестрели черными пятнами следов. Порфирий Петрович шел, наклонив голову. Он словно вчитывался в прихотливые цепочки с оттисками подошв, как будто те могли вывести его к разгадке тайны; иными словами, к загадочному убийце. Хотя на тротуар он смотрел скорее потому, что избегал смотреть на небо — напоминание о вечности, словно отстраненно взирающее сверху на людскую суету. Столь же безучастно взирали на нее и громады зданий. Живым теплом согревала шею лишь цепочка с нательным крестиком.

Было уже около полудня, но день выдался сумеречным, блеклым. Серость улиц разбавлялась лишь светом витрин да фонарями экипажей, плывущими в промозглой сизоватой дымке. Местами проезжую часть пересекали густые вереницы прохожих. Чтобы не мешать себе и другим, приходилось поневоле встраиваться в немолчный ритм людского движения. Встречные колонны пешеходов смотрелись эдаким строем неприятельской армии.

И над всем этим реял сонм колких снежинок.

Номер 22 представлял собой трехэтажное здание на северной стороне, как две капли воды похожее на номер 24, что высился на той стороне проспекта возле лютеранской церкви. Летом здесь как раз находилась солнечная сторона, хотя в такой день, как сегодня, все стороны были одинаково пасмурны. Первый этаж — магазины: кулинария, бакалейная лавка с ярко намалеванной вывеской, салон меховщика, мужская галантерея, и, наконец, «Механические приспособления». Остальное — присутственные помещения с конторами, и прежде всего — Издательский дом Смирдина. Здесь же, кстати, располагался и объект поиска — издательство «Афина», указанное на философских книжках, выкупленных у процентщика Лямхи.

Оставив галоши в мраморном вестибюле под присмотром неприступного на вид швейцара (надо же, какая глыба: судя по бакенбардам и грозному взгляду, ну чисто генерал), наверх Порфирий Петрович поднялся в сопровождении его более подвижного сотоварища (судя по всему, отставного солдата, для которого сидеть сложа руки — сущее мучение). С готовностью вскочив, тот всем своим видом выразил живейшее желание проводить их благородие до места. «Сами-то ни в жисть не найдете, вашскородь, — жизнерадостно сообщил он, — хоть тыщу лет ищите!»

Разумеется, впереди ждали лестничные пролеты, лабиринт коридоров, многочисленные углы и бессчетные нумерованные двери с табличками присутственных мест.

— Вот видите, вашскородь! Куда б вы без меня! — бодрым голосом возгласил провожатый. Но вскоре, судя по всему, запутался и он, хотя виду не подавал. Это было ясно лишь по тому, что он несколько замедлил шаг. Наконец, встретившись в одном из коридоров с молоденьким посыльным, несущим под мышкой стопку бумаг, он начальственно его окликнул:

— Эй! «Афина» где?

— Этажом ниже, в семьдесят втором!

— Как будто б я сам не знаю! Они что, переехали, что ль?

— Отродясь там были, в семьдесят втором! — крикнул посыльный, отдаляясь.

— Вот болван молодой, — пробормотал провожатый. — Я ж точно помню, они в прошлый раз где-то тут находились.

На этот раз Порфирий Петрович повел поиски сам; к счастью, успешно.

Дверь в 72-й номер была открыта. Еще приближаясь, Порфирий Петрович расслышал голоса — мужские; один высокий и непринужденный, другой напористый баритон. Судя по всему, между ними шел какой-то оживленный спор, хотя и весьма добродушный. Создавалось впечатление, что дискутируют двое закадычных друзей.

— Нет-нет, я просто-таки настаиваю: мысль философа как бы заключена в его исходном языке!

— Но таким образом вы невольно утверждаете, что любая попытка перевода философии либо чревата неудачей, либо вовсе тщетна!

— Второе подразумевает первое.

— Но вы же сами посвятили этому всю свою жизнь! Это то, чем мы по сути занимаемся. Это наше… дело!

— Нет ничего благороднее, чем посвящать жизнь заведомо проигрышному предприятию, — прозвучало в ответ с эдаким сладострастным ехидством, после некоторой паузы.

Раскланявшись напоследок с провожатым, Порфирий Петрович легонько постучал по притолоке, тем самым заставив собеседников прервать спор и оглянуться на неожиданного визитера.