Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Подозрение, которое Сайго испытывал к бюрократам в центральном правительстве — подозрение, корни которого, вероятно, могут быть прослежены до его юношеского неприятия местных чиновников-хапуг в Сацума — с годами становилось все сильнее, и, когда он говорит об «этой своре диких зверей, называемых человеческими существами», то думает прежде всего об этих амбициозных администраторах и политиках, которые (по его мнению) несправедливо прибрали к свои рукам контроль над правительством Мэйдзи В длинном письме к одному из северных соратников по клану он сравнивал настоящее правительство с колесом, которое забилось ржавчиной. Недостаточно просто смазать колесо, сперва надо ударить его железным молотком, чтобы то начало двигаться — и Сайго ясно давал понять, что, когда прийдет время, он будет готов нанести удар.[678] Само собой разумеется, что его собственная биография была незапятнанной, и после смерти он превратился в символ той человеческой чистоты, которую люди напрасно искали в своих реальных правителях.

Идеи Сайго содержали много разночтений, которые он сам, безусловно, не осознавал. Несмотря на эмоциональную привязанность к своему клану и его традициям, он был непоколебим, настаивая на том, чтобы Сацума приняла новую политику централизации. Будучи ярым сторонником старой организации вооруженных сил, основывавшейся на отрядах удельных самураев, вооруженных традиционным оружием, он решительно модернизировал армию в Сацума и других местах, ради того, чтобы Японии не надо было склоняться перед иностранцами. Будучи убежден в том, что сельское хозяйство является единственной достойной основой национальной экономики, он поддерживал официальную политику «обогащения страны и укрепления армии» (фукоку кёхэй), зависевшую от быстрого индустриального развития. Сверх того, этот ревностный роялист, посвятивший первую половину своей карьеры «реставрации» императорского правления, стал выдающимся критиком нового императорского правительства и, в конечном итоге, возглавил самое мощное выступление против него. Один из самых выдающихся поклонников Сайго описывал его, как «глупого героя» (мути-но эйю),[679] и это определение, без сомнения, оправдано, если логика, предвидение и разумное планирование являются критериями мудрости. Однако, Сайго, как и все японские герои-неудачники, жил в ином эмоциональном климате, при котором искренность брала верх над логической последовательностью, и где людьми руководит разум иного рода.[680]

1873 год явился новым поворотным моментом в жизни Сайго. В то время, как другие лидеры правительства были все еще за границей в составе миссии Ивакура, отношения с Корейским королевством стали быстро ухудшаться. Корейцы издали указ, запрещающий торговлю с Японией и нанесли оскорбление, отказавшись принять новые формы обращения в официальных японских документах.[681] Сайго и некоторые другие члены временного правительства сочли возможным расценить это, как непозволительную провокацию, требующую силового вмешательства. Военные выступали за немедленное вторжение на полуостров, однако Сайго настоял на том, чтобы сперва послать высокопоставленного посланника из Японии, чтобы усмирить непокорных корейцев, и лишь в случае неудачи такой миссии предпринять вторжение. В сущности он был совершенно уверен в том, что такой дипломатический подход окончится неудачей, и что вторжение будет неизбежным. Высшее армейское командование было против нападения на Корею именно сейчас, но это не остановило Сайго, поскольку, по его плану, силы вторжения должны были состоять из императорской гвардии и отрядов лояльных самураев из Сацума. Не было, также, проблемой подыскать посланника, поскольку на эту жертвенную роль он предназначал самого себя. Он не только собирался пересечь Японское море, чтобы сделать представление корейскому правительству, но намеревался пуститься в это небезопасное путешествие без единого солдата эскорта.[682]

Историки выдвигали массу причин, по которым Сайго приветствовал жесткую политику в отношении Кореи. Часто предполагалось, что он рассматривал вторжение в Корею, как последний шанс для лишенного собственности и раздраженного воинского сословия.[683] Война на континенте должна была отвратить энергию безработных самураев Сацума и других районов от неразрешимых домашних проблем, дав им, одновременно, почетное занятие и новый смысл существованию. К тому же война за рубежом должна была помочь объединению страны, остановить падение морали, выражавшееся в необузданном материализме и утере традиционных ценностей, и привести к фундаментальным реформам, которые правительство не могло или не желало проводить.[684]