Благосклонная фортуна

Тонкий намёк-напоминание прозвучал вовремя. И монарх сразу припомнил своё безобразное поведение, когда совсем недавно Маанита творила с ним что хотела, только одним взглядом показывая на свой живот.

Поэтому больше возражений с его стороны не последовало:

– Хорошо, собирайся, через два часа отправишься со мной. – Когда женщина ушла, поинтересовался у матери с некоторым напряжением: – Она и в самом деле настолько нам лояльна? Вдруг наедине со своими товарками она, наоборот, затевает какую-то пакость?

Глава тайного надзора печально улыбнулась:

– Мои люди подслушивают иногда её разговоры с иными куколками, а мне на стол ложится подробная стенограмма, где помечены даже чувства. После этого я ей поверила окончательно. Почти…

– Понятно. А как думаешь, она отнесётся, если вдруг Оксент Второй начнёт ударять за ней? Согласится ли она на мою просьбу к ней пофлиртовать с императором?

– Ах, вот ты к чему… Не знаю, сынок. Кажется, Лайдюри решительно настроена искать себе мужчину, который полюбит её не за внешнюю, а за внутреннюю красоту. Так что подобным откровенным предложением ты её можешь обидеть.

– Ну а если ты сама с ней подобные темы переговоришь? Как женщина с женщиной?

– Буду, конечно, пробовать, чтобы только от второй внучки отвести сей дамоклов меч замужества с мужчиной старше её больше чем вдвое. Но не могу обещать, что получится.

Мать с сыном ещё о многом поговорили, пока Гром разгребал накопившиеся и требующие только его участия дела. Да и с младшими дочерьми, которых монарх тоже любил безмерно, никак не мог не встретиться. Зато службы сопровождения успели как следует подготовиться к поездке, вперёд по пути следования умчались вестовые, помощники интендантов, так что во время начавшегося движения не возникало никаких задержек в пути и вся кавалькада мчалась с максимальной скоростью.

Сам король ехал то верхом, то в единственной на весь отряд походной скоростной карете. Та была сделана ещё полгода назад по чертежам и разработкам Монаха Менгарца специально для экстренных вояжей его величества. Отличалась карета солидной добротностью, устойчивостью на поворотах, отсутствием тряски, мягкими колёсами, наличием амортизаторов, прекрасными тормозами и ещё кучей всяких достоинств из технической цивилизации, не существующих в мире Майры. Понятное дело, что в карете было разрешено путешествовать бывшей наложнице.

Когда Гром первый раз сел внутрь на одной из остановок, то вначале у него возникло естественное желание вновь увидеть прячущееся за вуалью лицо. Потому как со временем оно стёрлось из памяти, забылись конкретные черты, которые и отличали каждую красавицу от других ей подобных. Да и само сознание представителя безграничной власти противилось такому сокрытию, как бы нашёптывало: «Я король! Мне дозволено всё! И я сам решаю, кто и в каком виде может передо мной появляться!»

Карета ещё как следует не разогналась, как монарх затеял многозначительный разговор:

– Тебе не трудно ехать в таком укутанном виде?

– Нисколько, ваше величество! – всё тем же скрипучим голосом отвечала Лайдюри. – Но когда я одна, я даю телу немного отдохнуть.

– Ну тогда и при мне можешь не стесняться собственного вида. Общаться с лицом, которое укутано густой вуалью, я не привык.

– Я нисколько не стесняюсь, просто сама запретила себе пользоваться своим главным оружием. Но если я вам мешаю, то мне не составит труда путешествовать и верхом. Я отличная наездница, не отстану.

– И всё-таки! – стал раздражаться король. – Я бы хотел припомнить твои черты и оценить…

Он сделал паузу, пытаясь подобрать нужное сравнение к слову «разница», но женщина его перебила, словно продолжила предложение за него:

– И оценить мою стоимость? Чтобы прикинуть, за сколько можно продать? Или увериться, насколько я могу блистать в огранке вашей короны?

При этом у неё голос стал ещё более скрипучим и неприятным, что помогло Грому сконцентрироваться и вовремя приостановиться в своём движении к возможной ссоре. Если сейчас эта женщина союзница, то, почувствовав фривольный интерес к себе или интерес к ней как к предмету торга, сразу может замкнуться в себе, озлобиться и стать страшным врагом. Тот же Менгарец утверждал и подчёркивал это особо, что Лайдюри не станет терпеть в отношении к себе даже тончайшего намёка на рабство. Она – свободная и полностью независимая женщина. Ей ни король не указ, ни император, ни отец родной. Тем более что всех прямых родственников она пережила на тысячу лет и наверняка позабыла, как те выглядели.

Всё это, своевременно припомнив, самодержец пошёл на попятную:

– Да ладно тебе ершиться! Мы ведь не враги, а союзники. Хотя, с другой стороны, ты права: нечего меня пугать. Я ведь, если честно, теперь до самой смерти буду бояться красивых женщин! – и он печально рассмеялся. – Не складывается у меня с ними любовь. Да и вообще они все…

Он покрутил пальцами руки перед собой, словно затрудняясь одним словом определить всё зло от роковых красавиц. На что его несколько расслабившаяся собеседница заметила:

– Неужели все красивые женщины – это зло? А как же тогда ваши дочери?