Благословенная тьма

К немалому удивлению Пантелеймона, за всю дорогу проводник не позволил себе ни капли спиртного, а этого протодьякон опасался намного больше, чем невыясненных покуда вервольфов и прочей нечисти. Ступников демонстрировал нешуточную выдержку, и Пантелеймон терялся в догадках касательно ее источников. На закате он не выдержал и деликатно поинтересовался самочувствием проводника. Не болит ли голова и вообще – как ему удается столько часов прожить с трезвой головой?

В ответ на это Ступа хмыкнул и передернул плечами.

– Жить-то хочется, – ответил он коротко. – Жизнь – она дороже самогонки.

Философия, обычно не свойственная сильно пьющим людям.

Протодьякон решил не развивать тему.

– Ну да, ну да, – закивал он и умолк.

Он изнемогал от безделья, сидя на корме, и даже пару раз вызвался погрести, но получил категорический отказ.

В качестве объяснения Ступа повторил все те же слова. Жизнь, дескать, дороже и вообще весьма коротка.

Ступе не раз приходилось туго, река изобиловала порогами и водоворотами, но он уверенно преодолевал все препятствия даже в сгустившихся сумерках. Было совершенно очевидно, что этот маршрут он одолевал не однажды. И выламывался, скорее всего, для виду, просто набивая себе цену.

Причалили к берегу во втором часу после полуночи.

Ознакомиться с местностью в темноте не представлялось возможным, но у протодьякона сразу сложилось впечатление, что Крошкино как две капли воды похоже на Бирюзово, – впоследствии утро показало ему, что он не ошибся.

Все та же могильная тишина.

Тем не менее, до утра еще надо было дожить – Челобитных поймал себя на мысли, что, он, похоже, начинает думать на манер своего проводника. Для профессионального ликвидатора это никуда не годилось, и протодьякон принялся усердно молиться, прося Господа послать ему новые силы.

Ступа же, привязав лодку, зашагал вверх по откосу.

– Фонарь включи, – подал голос протодьякон, стараясь не отстать и не потерять его из виду.

– Нет фонаря, – отозвался Ступа, даже не оборачиваясь.

– У меня есть, – Пантелеймон полез в рюкзак.

– Угомонись, – строго приказал Ступа. – Не надо здесь светить.

– Да почему?!

– Не надо, – упрямо повторил тот.

– Боишься черта привлечь?

– Не поминай его всуе.

Протодьякон усмехнулся:

– Что-то новое – всуе нельзя поминать только Бога.

Он сказал это единственно из духа противоречия, ибо прекрасно знал, что черта тоже поминать не следует.

Ступа отреагировал с непривычной обстоятельностью:

– Знаешь, как в народе говорят? Бога нет, зато сатана есть…

Протодьякон, никогда не чувствовавший в себе миссионерских способностей, достаточно легко справился с мимолетным желанием обратить проводника в истинную веру. Он и впрямь не нанимался насаждать православие, на то у Службы есть специальное Отделение – работающее, кстати сказать, не очень-то эффективно. Сказал лишь одно:

– Если оно и так, то сатане без разницы, с фонарем ты или без оного. В темноте ему даже сподручнее тебя достать…

Ступа внезапно трижды плюнул через левое плечо; Пантелеймон едва успел увернуться.

Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Ни лая собак, ни птичьих голосов, ни даже хора цикад. Если бы они не поднимались, а спускались, легко было бы вообразить нисхождение в преисподнюю, где Ступа легко мог бы выступить в роли дантовского Вергилия.

Постепенно глаза протодьякона привыкли к темноте, и вскоре он даже сумел различить смутные очертания домов. Свет нигде не горел, деревня выглядела покинутой.

Протодьякон вспомнил, как наблюдал подобное близ Припяти, когда только еще начинал свое служение и был брошен на ликвидацию помешавшегося главаря новоявленной секты, который возомнил себя мессией и призывал немногочисленных последователей распространить радионуклиды по всей стране – катастрофа, дескать, положила начало новому времени и новому миру. В подтверждение своих бредней несчастный цитировал апостола Павла, изрекшего, что «все мы умрем, но все мы изменимся». В ожидании скорых мутаций главарь секты уже направил нескольких эмиссаров во все концы страны, и важно было не дать ему развернуться еще шире. Пантелеймон, метя ему в сердце, выстрелил сектанту в грудь и попал, но тот еще жил какое-то время и слабым голосом пророчествовал, так что пришлось добивать контрольным… Возле первой же избы Ступа остановился.

– Добрались, слава Тебе, Господи, – изрек он совершенно непоследовательно, позабыв, что только что отрицал существование Того, Кого славил.

Протодьякон автоматически перекрестился.

– Неловко будить людей, – заметил он.

– Некого будить-то, – ответил Ступа. – Хата давно пустая – ночуй, сколько хочешь.

– А другие? Да есть ли тут вообще кто живой?

– А как же, – усмехнулся тот. – Поутру и познакомишься. Бывай, отчаянный ты человек, неразумный…

Пантелеймона его слова неприятно поразили:

– Что это значит – «бывай»?! Ты разве не задержишься? Куда тебя, дурака, несет в такой час?

– Вот именно что не задержусь. Гони гонорар, – он снова удивил протодьякона неуместным в своих устах словом.