Благословенное дитя

Зимой на Хаммарсё мало отдыхающих, а те, кто все-таки приезжал сюда, наотрез отказывались называть себя туристами. Летом они и носа бы не сунули на остров, ведь тогда остров сам на себя не похож. Летом Хаммарсё расцветает, приобретая некое особое обаяние, однако все его летнее очарование — лишь иллюзия. «Посмотри на меня — на мою красоту в бледных лучах вечернего солнца, посмотри, как я танцую с красными маками в волосах». Нет, те, кто приезжал зимой, любили остров за серые скалистые пейзажи, за безутешный холодный ветер, длинные ночи, темное пустынное шоссе и безлюдное побережье. Зимой небо сливалось с землей и становилось белым, серым или черным. Неизменным. Незыблемым. Лишь тот, кто отваживался снять шапку и не боялся отморозить уши, слышал звуки острова. Море — оно было там всегда. Шум моря не слышать невозможно. Однако звучал и лес — ветер в верхушках деревьев, чья-то тяжелая поступь по замерзшему снегу и звук тяжелого дыхания — вдох-выдох. Звук человека, знающего дорогу и ловко пробирающегося через кусты и ветки, между заваленных снегом елок. И там, в конце тропинки, которая не похожа на тропинку и настолько завалена снегом, что не похожа даже на полоску земли, будет небольшая полянка. Здесь тот, кто приехал на остров зимой, остановится. Закончив свой путь через кусты и заросли, он остановится и выпрямится. Чтобы добраться сюда, ему пришлось сгибаться в три погибели и даже порой ползти на четвереньках, и именно сейчас, когда он выпрямился и вытянул вверх руки, сквозь облачную пелену проглянуло солнце и зажгло снег, так что снежинки — на земле, на деревьях, на влажном лице и в волосах — заискрились и засияли.

Чтобы не ослепнуть от этого внезапного яркого света, ему пришлось зажмуриться, но, открыв вновь глаза, он увидел, что домик по-прежнему здесь. Ветхий домик с заваленной снегом крышей. А рядом с домиком, в сугробе, — тележка, доверху наполненная камнями.

* * *

Как-то весной Симона позвонила Исаку и сказала, что если он собирается и дальше приезжать на остров, то дом необходимо полностью отремонтировать. Или же пусть продает его. Так продолжаться больше не может.

«Да, не может», — согласился Исак и сообщил, что опять стал дедушкой. У Эрики родился сын. Ох, как же это замечательно! Исак сейчас в Лунде, а Эрика с сыном и мужем — в Осло, поэтому Исак еще не видел внука. Однако он обо всем позаботился: его старый друг и коллега готов был принять роды у Эрики, но Эрика конечно же воспротивилась. Не нужны ей никакие врачи. «Папа, я сама справлюсь, — сказала она, — вполне достаточно, если ко мне время от времени будет заглядывать акушерка, а коллеги твои пускай не вмешиваются». Эрика и сама почти стала врачом… А Симоне об этом известно? Что Эрика решила стать врачом, как и он, Исак? Мальчику уже три месяца.

— Вы послали ему в подарок ползунки? — спросила Симона.

— Да-да. Конечно. Роза обо всем позаботилась, — ответил Исак.

Держа в правой руке телефонную трубку, Симона стояла на кухне в маленьком белом домике из известняка и смотрела в окно. По стеклу текли капли дождя. Она больше не слушала Исака.

— Да уж, это настоящее напоминание, — вдруг сказал Исак.

— Да-да, — ответила Симона.

— То есть… о том, что время идет, — сказал Исак.

— Да, — ответила Симона.

Когда они беседовали в январе, Симона повторила то, о чем упоминала уже не раз: дом надо либо срочно ремонтировать, либо продавать. Ей-то все равно, так даже лучше. Она может по-прежнему приходить сюда пару раз в месяц, выпивать чашку кофе, выкуривать сигарету, лежать на кровати, закрыв глаза, и притворяться исчезнувшей из жизни, но она не могла без зазрения совести умалчивать об истинном положении дел. Исак сказал, что подумает над этим. Сейчас у него очень много работы. Лаура окончила среднюю школу с весьма средними оценками, а теперь собиралась в путешествие с парнем по имени Юн. Роза, похоже, устала. Ее уже нельзя надолго оставлять одну, а у него столько работы, и он постоянно в разъездах. Роза плоховато себя чувствует. У нее вечно что-то болит, и она не спит по ночам.

Иногда Симона недоумевала, почему Исак никогда не упоминает о своей младшей дочери. Он порой говорил об Эрике, иногда — о Лауре, но о самой маленькой — никогда. Сама Симона ни разу не спросила, не ее это дело, но эта девочка ей запомнилась: одетая в голубое платье, она вечно путалась под ногами у взрослых и выкрикивала что-то вроде «прыг-скок, прыг-скок». Что-то в этом роде. Ей говорили, что мать девочки умерла много лет назад и теперь она живет с бабушкой. Симона не знала, кто рассказал ей об этом. Во всяком случае, не Исак. Взяв одеяло, Симона прошла в самую маленькую комнату с выкрашенными синей краской стенами, календарем с фотографиями котят и рваным лоскутным одеялом на кровати. Она было опустилась на кровать, но тут же вскочила, громко чихнув от поднявшегося облачка пыли.