Благословенное дитя

В Осло Молли спала вместе с мамой. Спала она крепко. Каждое утро, проснувшись и позавтракав, мама говорила:

— Ну-ка повернись, Молли! Мне кажется, что ты и за эту ночь подросла!

А Молли громко смеялась, спрыгивала со стула и вертелась волчком.

Сейчас остров опустел, паромы перестали ходить по расписанию, магазин сократил часы работы, а побережья опустели.

Наконец-то жители острова могли протянуть руки к солнцу и насладиться его ясными сияющими лучами, которые согревали тело, кожу, руки и кончики пальцев, напитывали их теплом перед наступлением настоящей осени, когда ветер и дождь примутся выкапывать катакомбы в ноябрьской тьме.

* * *

На остров налетали новые шторма. Ветер обдувал каменистое побережье, скалу в море, на которой прежде загорали девочки, закрытый магазин и пустынные шоссе. Он пробирался в запертые дома, в постели со свернутыми матрасами и гулял по углам, которые теперь уже не были чистыми. Если бы поздней осенью кто-нибудь (хотя таких не нашлось) забрался в белый домик из известняка, то наверняка задался бы вопросом: и где же, собственно, Роза убиралась? На подоконнике лежали кучки мух — некоторые из них наверняка проснутся к январю, когда Симона заглянет проведать дом. Она прихлопнет их и сметет в сугроб, но не всех, поэтому после ее ухода на подоконнике вновь вырастут кучки сонных мух. На кухне — в хлебнице, под холодильником и возле телефона — везде мышиный помет, а в шкафчике под раковиной живет самая настоящая мышь. Мыши вполне хватает того, что Роза забыла прибраться на одной из полочек и там остались, например, кусочки сыра. На остров падал снег, и в доме становилось так же холодно, как и на улице. Однажды ветер был настолько сильным, что в гостиной дома Исака слышались его завывания, он даже сбил с ног семидесятилетнего сына Большого Члена, так что тот сломал бедро и начал ходить с палочкой, как другие старики. По полу гостиной летали комки пыли, перемещаясь из одного угла в другой. Эти пыльные комочки играли друг с дружкой и рассыпались на множество комочков поменьше, те — на еще более маленькие, а затем на остров опустилась тьма — она поглотила море, небо, поляны и изгороди; сквозь щели, дырочки и неплотно прикрытые шторы, которые невозможно было задернуть до конца, она пробралась в дом Исака. Ничто не смогло спрятаться от зимней тьмы. Ни кресла, ни часы, ни секретер, ни синяя керамическая ваза.

* * *

Когда нагрянули морозы — местные жители говорили, что такой холодной зимы не было с 1893 года, — вода в трубах замерзла, и трубы лопнули, а потом, в начале апреля, наступила оттепель, и вода хлынула на пол в кухне, в ванной и залила Розину комнату для стирки. Когда Симона зашла в дом во второй раз (в основном для того, чтобы прихлопнуть мух, потому что в уборке смысла не видела, если дом все равно нежилой), то в нос ей ударил запах плесени и сырости, и она оказалась по колено в воде.

— Какой-то древний хлам, — пробормотал вызванный Симоной сантехник. Из лопнувших труб сочилась вода. В окна, которые Симона когда-нибудь обязательно вымоет (правда, не сейчас), падал свет.

Из земли уже проклюнулись ростки нарциссов, а за ними должны подоспеть и подснежники.

— Старый ржавый мусор! — Лежа на полу, сантехник покачал головой.

Симона сидела за столом и курила. Она молчала.

— Пол надо вскрывать. Придется звать столяров. И еще маляра — все надо красить заново.

Когда Симона позвонила Исаку, тот едва нашел время для разговора: он сказал, что сам приехать не может, у него полно дел в университете. Он был в Лунде, а Роза тоже очень занята, потому что у Лауры проблемы в школе. Лауре не хотелось вставать по утрам и в школу идти тоже не хотелось. Тринадцать лет! «Депрессия», — сказал школьный психолог. «Лично я, — заявил Исак, — просто пристрелил бы всех этих школьных психологов». Однако Роза ответила, что ему лучше заняться своей университетской работой, а воспитание ребенка предоставить ей. Наверное, она права. Не будет ли Симона так любезна сделать все самостоятельно, а потом пусть вышлет ему счет. И заодно заплатит за электричество и телефон. Он переведет ей деньги.

Лежа на полу, водопроводчик шмыгнул носом и сказал:

— Если бы только вода разорвала трубы! Плохо, конечно, но это лишь полбеды. Вы уж поверьте! Тут все уже давно сгнило! Готов поспорить, что перекрытия надо менять целиком. — Он встал на колени. — Это дорого обойдется… работенка — не дай Бог… сами виноваты… но уж у профессора-то наверняка найдутся деньжата. — Водопроводчик ухмыльнулся. Две пачки сигарет ежедневно в течение пятидесяти лет покрыли его зубы желтым налетом. Через год он уйдет на пенсию и уедет на север.

На Хаммарсё его считали хорошим человеком.

Погасив сигарету, Симона улыбнулась. Она решила, что когда расцветут подснежники — а здесь, на лужайке перед домом, их бывает целое море, — то она нарвет огромный букет и поставит его у себя дома в вазу. Здесь их все равно никто не хватится.

* * *