Благословенный

Наконец эскадрон прошёл, а императрица, страшно довольная зрелищем, отправилась встречать героев Очакова в Тронном зале, святая святых Российской Империи. Кавалеры ожидали высочайшей аудиенции в Белом зале — так называется приёмная перед Тронным залом. По поводу торжества и дамы, и кавалеры были разодеты самым торжественным образом. Придворные куаферы превзошли себя, изготавливая сложные дамские причёски, изображающие стены Очакова и боевые галеры Нассау-Зигена, отличившиеся в боях в Лимане. Конечно, такого безумия, что творилось при дворе Людовика, российская императрица не допускала: в Версале же, бывало, дамы прибывали на бал или приём, стоя на коленях на полу кареты, чтобы причёски их не упиралась в потолок!

* * *

Наконец пажи отворили двери, и вошли Потёмкин и Суворов, оба, разумеется, самого парадного вида. Огромный, в роскошном кафтане и камзоле, с широкой орденской лентою через плечо, Светлейший князь Григорий Алексеевич Потёмкин при виде императрицы в восторге взмахнул руками.

— Матушка, какое счастье!

И, стремглав подбежав к ней, что для человека его комплекции и роста выглядело крайне эпатажно, бросился перед нею на колени, целуя милостиво протянутую руку.

— Какое счастье, государыня, быть простёртым у ног ваших! И сюда же, к несравненным стопам, слагаю я Очаков и Хотин!

Императрица, понятно, расцвела, статс-дамы и фрейлины порозовели, влюблёнными глазами пожирая князя. Я и сам глядел на него во все глаза: Потёмкин показался мне просто гигантом — и ростом, и харизмой. Екатерина смотрела на него с такою гордостью и любовью, что невольно закралась мысль — а может, не врёт придворная молва, и они и вправду женаты? Пока в голове моей пролетали эти мысли, Потёмкин успел наговорить Екатерине кучу любезностей на двух языках, заставив и императрицу и придворных дам смеяться; когда же он поднялся с колен, Екатерина в сравнении с ним казалась ещё меньше, чем всегда.

— Извольте, вот, привез вам Суворова! А то Александр Васильевич скромного нраву, сам бы и не заехал!

Суворов сдержанно встал на колено и тоже поцеловал руку императрицы.

— Рады видеть вас, Александр Васильевич! Внуки мои совершенно меня извели — всё вопрошали, когда вы появитесь!

Полководец перевёл взгляд на меня; я тоже, несмотря на внешнюю беспечность, смотрю на него очень внимательно. Конечно, мне много раз доводилось видеть его портреты, но вот теперь смотрю на него, и не нахожу с ними особого сходства. Нет у него так знакомого по школьным иллюстрациям острого длинного носа, нет и легкомысленного торчащего чуба на седом, лысеющем лбу. Лицо усталого, рано постаревшего человека, часто изрезанное мелкими морщинами, как это часто бывает с людьми, постоянно, и в зной, и в стужу, находящимися на открытом воздухе. А главное — глаза. Вроде бы, благожелательный, добрый взгляд у серо-голубых глаз великого полководца, только вот видно, что хозяин их много раз видел смерть, и если и были когда-то в этом взгляде лукавые искорки, потоки пролившейся перед ними крови давно погасили их.

Уже много раз я слышал от разных персон, что генерал-аншеф большой оригинал: спит на соломе, ест из деревянной миски, а в атаку, бывает, ведет солдат в белой рубашке. Но, сегодня, как положено при дворе, Александр Васильевич не только в мундире и при орденах, но и в накрахмаленном парике с косицами, притом корректен и очень сдержан.

Тут Потёмкин обратил внимание и на нас с Курносовым.

— Ну, что, Лександра Павлович, — воскликнул тот, порывисто меня обнимая, — с младых ногтей приобщаешься к государственной науке? Вот молодец, вот умник! Костенька, иди сюда, красава мой ненахлядной! Вытянулся как, скоро меня перерастешь! А я тебе, смотри — казацкую саблю привёз, чекмень и бекешу!

— Ну, спасибо, не шальвары с заду очаковского паши! — отшутился Курносов, выпутываясь из медвежьих объятий.

Григорий Алексеич рассмеялся совершенно гомерически; Суворов тоже слегка улыбнулся, и даже дамы улыбнулись этой грубоватой шутке.

— Как вам там, в диких местах, живётся-можется? — светским тоном осведомился я у князя.

— Ой, да не дикие уже места те! Вот жаль, право, жаль, что не поехали вы с государыней в Тавриду! Там у нас такие дела свершаются — ух!

Разговаривая со мною, Потёмкин заметно косил взглядом. Присмотревшись, я заметил, что один глаз его будто подёрнут беловатой пеленою.

— Ну, давай, Саша, нам уж за стол надо. У господ кавалеров, небось, ещё росинки во рту не было! Поговоришь со Светлейшим князем опосля — улыбаясь, молвила Екатерина.

— А можно мне ещё и с Александр Васильевичем потом поговорить? — невинным тоном попросил я.

— Если он будет не против, душенька моя! — ласково ответила императрица, но по тону и обстановке было понятно, что Александру Васильевичу быть «против» разговора с юным цесаревичем категорически не рекомендовано.

— Конечно, почту́за честь! — ответил тот, и ласково мне подмигнул.