Благословенный

Наконец, настал день переезда в Москву. Наутро на лугу перед Зимним Дворцом выстроилась кавалькада колясок, карет, шарабанов, повозок, телег и возков, запряженных разномастными, фыркающими лошадьми. Камердинеры, швейцары, лакеи, пажи, солдаты из пожарной команды, жившие на чердаке Зимнего Дворца, сновали туда-сюда с тюками и узлами, полными всяческого барахла. Вперёд, как обычно, послали берейторов, разведать дорогу. Чуть поодаль, на Адмиральском лугу, верхом нас ждал «эшкадрон» коннгвардейцев в белых мундирах — они будут сопровождать нас всю дорогу до самого Коломенского. Наконец, мы сели в четырехместную карету, цугом запряженную шестёркой серых в яблоках лошадей; на одну из них верхом сел мальчик-форейтор, бывший, наверное, лишь на год или два старше меня. На закорки кареты встали двое лакеев, мы с «кавалерами» сели внутрь, и, с Богом, тронулись в путь.

Миновав покрытый свежей травкой и отцветающими одуванчиками Адмиральский луг, которому ещё только предстояло стать Дворцовой площадью, а теперь мирно паслись обывательские коровки и козочки, мы «Невскою першпективою» двинулись в сторону заставы. Улица была добротно замощена и обсажена с обеих сторон деревьями с зеленеющими подстриженными кронами. Кругом нас деловито суетился большой столичный город: сновали обыватели, бегали мальчишки; какая-то собачонка увязалась за нами до самой заставы, увлечённо гавкая на наших лакеев.

Вот Невская першпектива осталась позади, и началась так называемая «першпективная дорога». Не проехали мы по ней и пары вёрст, как я твердо усвоил, что по России лучше путешествовать зимою, в санях. Трясло на ухабах немилосердно, причём, чем дальше уезжали мы от Петербурга, тем хуже становилась дорога. Всё чаще попадались нам участки, крытые «жердёвкой» — то есть, сплошь устланные поперёк брёвнами. Нет ничего более тряского, чем этот бревенчатый настил. Карета буквально подпрыгивала на этих брёвнышках, вытрясая всю душу из седоков, и никакие рессоры не помогали!

Местность становилась всё глуше. Поля перемежались лесами, леса-болотами. Миновали местечко София, где нашу карету заприметила стайка оборванных крестьянских детей — они долго бежали рядом с ней и «христарадничали», протягивая свои маленькие, покрытые цыпками ручонки. Та же история повторилась в Тосне, а затем и в Любани, где кроме детей, попрошайничали и взрослые. Конногвардейцы пытались отогнать их, но это не всегда у них получалось.

Сердобольный Александр Яковлевич не мог отказать попрошайкам, и истратил в тот день все свои медные деньги.

— Отчего так много нищих доро́гою? — спросил я его, когда мы такую же картину увидали и в Чудово.

— Неурожай был тот год, а в этот, говорят, тоже виды на урожай плохие, вот и ходят голодные целыми деревнями побираться. Какие помещики хорошие, те кормят в это время своих крестьян, но не все таковы!

Снаружи кареты раздалось вдруг хлопанье бича и крики

— А ну, пошли! Брысь отсюда!

Это кучер наш, которому, видимо, надоели уже побирушки, пустил в дело кнут.

— Не бей их! Не бей их! Скажите, чтоб он их не бил! Халдей проклятый! Сволочь! — вдруг, страшно покраснев, заорал во все горло Курносов.

— Ах, ты, Боже мой! Успокойтесь, ваше высочество, вы же так себя погубите! — всполошился всегда флегматичный Сакен. — Александр Яковлевич, скажите ему перестать! — Сакен бросился успокаивать Костю, кивнув в Протасову в сторону облучка, имея этим в виду, чтобы тот запретил кучеру бить кнутом голодных людей.

Карета остановилась.

— А я — что! Я службу исполняю, — оправдывался кучер Михалыч. — Они лезут прям под колесо, не дай бог, задавит кого, а кто виноват будет? Вот наедем мы на какого ни есть ребятёнка, так у него и кишки вон! А великим князьям разве можно такое смотреть?

Михалыч, конечно, был прав, и все это признали. Курносова, наконец-то, успокоили, что было совсем непросто. Я уже знал, что братец мой на редкость вспыльчивый субъект, хотя притом отходчивый и добрый.

— Ну, поехали уже! Давай, не балуй там! — наконец, скомандовал Протасов, совершенно не пояснив Михалычу, что же ему следует делать с побирушками. Поехали дальше; теперь наш кучер грозил голодным детям кнутом издалека, чтобы они даже не приближались близко к карете. Так и доехали мы до почтовой станции.

Тут, как и везде далее, нас уже ждали сменные лошади и вытянувшиеся в струнку станционные смотрители, поэтому двигались мы бодро. Сделав больше ста тридцати верст, мы остановились на ночлег в Чудове, в Путевом дворце. Тут только я узнал, что для удобства путешествий государыни императрицы по всей стране построено и содержится добрых три дюжины путевых дворцов, в том числе пятнадцать по дороге из Петербурга в Москву. Пятнадцать! И все они находятся в полной готовности принять её или иных особ императорской фамилии. Везде есть штат слуг, истопников, лакеев, имеется кухня с припасами, на конюшне стоят лошади, прибирают комнаты… И так — по всей стране.